Война

Во дворе была тишина. Еще по-летнему белые беззаботные облака тянулись по небу. Солнце мягко пригревало.

– Хороший хутор, – сказал Кирст. – Доброе тут хозяйство. Ганька говорит – лошадей у них давно забрали. Это наши постарались. Самих едва не прогнали. Эх, разорить такую усадьбу! Нет Бога на небе. – И Кирст, горестно вздохнув, стал поливать из ковша воду на спину вольноопределяющемуся.

Эрвин мылся так, как мечтал: много воды, много мыла и пены. Когда он начал вытираться, старик снова заговорил:

– Так как же будем, господин взводный?

– А вас, собственно, что интересует, отец?

– Так что, господин ефрейтор говорит, чтобы переходить к русским.

– А вы как думаете?

– Так я что ж?.. Я не против. Ведь этой войне конца не видать. Нашего брата тут полетит еще – сотни и тысячи, как пух по ветру. И в плену люди живут. Не съедят же нас. Какого черта подыхать?! Вы, слыхал я, человек справедливый, – скажу прямо: не нужна нам вовсе эта война!

Эрвин несколько минут молчал.

– Как вам сказать?.. Я не то чтобы против, но считаю, что пока лучше не спешить. Только вчера наши учинили русским порядочно неприятностей. Я говорил ефрейтору.

– Так я не тороплю. Конечно, время есть. Тут, скажу я вам, совсем неплохо. Тихо, некому и чихнуть на нас… – Кирст растягивал слова и, казалось, думал о другом.

– То-то и оно, чтоб не чихнули! – сказал Эрвин, направляясь к дому.

Одеваясь, он думал: «Не нервничать и не позволять влиять на себя. Но с ефрейтором следует поговорить серьезно, необходимо внести ясность в это дело».

Когда он вошел в общую комнату, игра уже кончилась. Ганя принесла молока, нарезала хлеба и подогрела остатки консервов.

– Богато живем, – заметил Эрвин, подмигивая ефрейтору.

Тот молча скручивал папиросу.

Быстро, по-военному, проглотив завтрак и подождав, пока хозяйка уберет со стола, Эрвин принял официальный вид, обвел присутствующих взглядом и откашлялся.

– Прошу внимания. – Слова прозвучали как команда.

Эрвин заметил, что ефрейтор нахмурился.

– Я хочу сказать несколько слов, чтобы вы знали, как себя держать. Друзья, мы очутились с вами между двух фронтов. Наше положение пока хорошо тем, что нами никто не интересуется. Хутор удален от обеих линий, мы здесь в центре мертвого пространства. Но может случиться, что наше командование или же русские вздумают посадить здесь секрет, боевое охранение. Что мы будем делать тогда?

– Справимся как-нибудь, – процедил сквозь зубы ефрейтор.

– Как это справимся? – удивился Эрвин.

– Н-ну… столкуемся, что ли…

«Что это: глупость или наивность?» – подумал Эрвин.

Виола странно улыбался. Казалось, он жалел о сорвавшихся с языка словах.

Алексей не сводил глаз с Эрвина, словно пытался понять, о чем идет речь. Потом он придвинулся к Кирсту и вполголоса оживленно заговорил с ним. До слуха Эрвина несколько раз донеслось: «Социалист». Его удивило, как твердо выговаривает Алексей это, очевидно, хорошо знакомое ему слово. Он решил сегодня же поговорить с русским солдатом наедине.

– Кирст, – обратился он к старику, – скажите русским, чтобы они выспались днем. Ночью может всякое случиться, и надо быть начеку.

– Что же такое может случиться? – спокойно, с едва уловимой иронией спросил Кирст.

Эрвин не ответил и повернулся к выходу, позвав с собой Виолу.

Они молча прошли через двор, обогнули кустарник и, выйдя на проселочную дорогу, остановились.

– Мне надо поговорить с вами, Виола. Сегодня мы останемся тут. Днем едва ли кто посмеет шляться между окопами. Но на ночь придется поставить караульных. Если явятся русские, так и быть… А если наши?

Ефрейтор сжал кулаки.

– Когда б не было тут этого проклятого парня! Вы сами понимаете, – ведь он все знает.

– Хотите, я поговорю с ним?

– Не надо. Я всю ночь следил за ним. Все боялся, что даст тягу. Но, видно, трусит, сукин сын. Это хорошо, что вы его пугнули.

– Вот видите! Значит, еще надо пугнуть. Но я все-таки думаю, что он ничего не видел. Такая была стрельба. Не мучайте вы себя этим. Я уже сказал вам, что вполне оправдываю и понимаю ваш поступок. А теперь пойдите и приготовьте людей. Будем караулить по очереди. И русских тоже привлеките к этому делу.

– Слушаю, – сказал Виола.

– Надо до конца использовать случай. Давно мы не были в такой тишине, в таком спокойствии.

– Это правильно, – подтвердил ефрейтор. – Только вот относительно русских… Не надо бы их в караул.

– Ну так, если русские придут, мы этих отпустим к нашим. На том и порешим.

Они вернулись на хутор. Эрвин взял лестницу, приставил ее к стогу сена и взобрался наверх. Оттуда была видна шедшая по гребню холма ломаная линия русских окопов. Ровной полосой чернели проволочные заграждения. На венгерской стороне виднелось только несколько темных пятен.

– Робинзон, – усмехнулся Эрвин. Его вдруг охватила острая потребность записать в дневник свои мысли. Он вошел в дом, достал тетрадь, но не успел набросать нескольких строк, как вошел Никифор.

– Пан унтер-офицер…

– Что ты, Никифор? – спросил Эрвин, неохотно отрываясь от письма.