Война

Из заявления группы «Вена-1975», присланного в городские СМИ

В ближайшее время судом должен быть рассмотрен вопрос о выборе меры пресечения для двух сотрудников полиции, зверски издевавшихся над журналистом Леонидом Никольским и замучивших его до смерти. Мы обращаемся к судьям, которые будут рассматривать это дело: проявите максимальную объективность, а не солидарность с близкой вам институцией. Не секрет, что многие преступления правоохранителей остаются безнаказанными именно потому, что суды по определению занимают сторону полиции, а не пострадавших рядовых граждан. У нас нет иллюзий в отношении независимости российской судебной системы, и все же мы надеемся на объективность в конкретном случае. Вам, граждане судьи, есть что терять: работу, высокую зарплату и прочие привилегии. Но мы предупреждаем: если вы будете судить нечестно, вы ответите не только перед своей совестью, вы ответите более жестко – своим собственным здоровьем, а то и жизнью. Мы не шутим.

* * *

Коридор суда. Толпа журналистов – с блокнотами, диктофонами, две съемочные группы с камерами. Рядом с Андреем – невысокий лысоватый мужичок примерно его возраста, с тремя серьгами в одном ухе и кожаном жилете.

– …те, кому сейчас сорок или около того, выросли на советском еще роке в разных его проявлениях, – говорит Андрей. – От «Аквариума» или, например, «Аукцыона» до «Гражданской обороны». Поколение тех, кому тридцать – тридцать пять – на Земфире и Шнуре. А у поколения тех, кому сейчас двадцать, знаковых фигур нет вообще. Вернее, они вроде как есть, потому что и шоу-бизнесу, и СМИ необходимы «новые герои», но масштаб их значительно мельче…

– Это то, что называется «фрагментацией», – говорит лысый. – То же самое происходит во всем мире. Времена крупных артистов, которых будет слушать целое поколение, прошли. Такого уже больше не будет.

Среди журналистов, у стены коридора, стоит Оля. На ней – темно-синие джинсы и короткая красная куртка.

– Извини, я сейчас… – говорит Андрей лысому, идет к Оле.

Оля замечает его, поднимает глаза. Андрей подходит. Оля чмокает его в щеку, говорит:

– Привет.

– Привет. Что ты здесь делаешь?

– Ну, у меня, как ты знаешь, есть удостоверение журналиста…

– Что, собралась для кого-то написать про это? Для кого?

– Ни для кого. Просто интересно.

– Что интересно?

– Дело интересное.

– Скорей гнусно все это, чем интересно…

– Это я и имела в виду. Ладно, привет маме.

– Да, хорошо.

* * *

Вечер. По двору многоквартирного дома идут судья – девушка лет двадцати пяти – двадцати семи, в черном пальто и черных сапогах – и молодой полицейский с дубинкой и наручниками на ремне.

Они подходят к подъезду. Над дверью горит лампочка без абажура. У скамейки стоят три бутылки от пива, валяются бычки.

– Все, дальше я сама, – говорит девушка.

– Мой приказ – до двери квартиры.

– Ладно, пойдем. – Она набирает код на домофоне. Звучит сигнал. Девушка, взявшись за ручку, открывает дверь, заходит. Полицейский – за ней.

– Ой, почему-то света нет… – говорит судья.

Полицейский глухо вскрикивает, падает.

– А-а-а! – кричит судья. Ей тут же зажимают рот. В темном подъезде – несколько фигур в масках. На нее направляют камеру мобильного телефона, включается подсветка.

– Мы предупреждали насчет меры пресечения в деле журналиста Никольского, – говорит Саша. – За предвзятые, нечестные решения надо отвечать…

– Ничего личного. – Сергей хмыкает.

Судья пытается что-то сказать, но ей по-прежнему зажимают рот. Мобильный телефон опускается ниже. Руки в перчатках хватают судью за сапог, задирают пальто. Она пытается вырваться, мычит. Бита резко опускается на ногу в колготках телесного цвета. Судья приглушенно стонет. Руки в перчатках держат вторую ногу. Удар биты. Рука зажимает рот, заглушает стоны.

Сигналит домофон. Дверь подъезда открывается. На пороге – невысокий седой полный дядька в очках, в руках – белые пакеты с красно-синим логотипом супермаркета. Люди в масках пробегают мимо него, исчезают в темноте двора. Дверь подъезда закрывается.

* * *