Война

Костя теперь долбил одно: надо держаться на восток. Но где он, этот восток, когда ночью плутаешь среди деревьев, не видя звезд. Косте казалось, что Игнат, живший в пермских лесах, должен лучше его находить направление. Об уменьи Игната ходить по лесам у него было преувеличенное представление, такое же, как у Игната о его карте и его немецком языке.

— Игнат, — спрашивал Костя с надеждой, — где восток?

Игнат долго соображал и показывал в какую-нибудь сторону.

— Игнат, — спрашивал Костя через некоторое время, снова запутавшись, — где восток?

Игнат показывал, но уже соображал гораздо меньше.

В дальнейшем промежутки между вопросами и ответами делались все короче, в жесте были досада и небрежность, и как-то раз Костя заметил, что Игнат с одного места показывал в разных направлениях. Так мог делать только человек, разуверившийся в побеге, смеявшийся над товарищем и таивший свои особые мысли.

Однажды ночью, в самое горячее время, они сидели без толку над обрывом, утомясь скитаниями по местам, на которых уже они были.

— Нам надо вниз… — вдруг сказал Игнат, как командир, показывая на чащу ельника, покрывавшую обрыв. — Вставай…

— Зачем нам вниз? — удивился Костя. — Мы там бы ли вчера. Мы ходим вокруг одной и той же горы.

— Все равно, — настаивал Игнат. — Идти так идти. Нечего сидеть.

— Но зачем через чащу, когда есть тропа? — сопротивлялся Костя.

— Как знаешь, — крикнул Игнат, задыхаясь.

Он ринулся вниз сквозь дебри, сопя, работая руками. Костя невольно двинулся за ним, попадая под удары раздвигаемых им ветвей. Он считал, что в Игнате говорила потребность преодолевать препятствия, что-нибудь делать, чем-нибудь утолить бушевавшее в нем раздражение человека, готовившегося к подвигам, но попавшего в нудную заводиловку. Он считал это признаком еще сохранившейся в нем энергии и был рад этому, ибо сам от голода давно предпочитал сидеть на одном месте и мрачно размышлять.

Но вдруг он заметил, что Игнат словно меняет след, он зарывается в кусты все дальше в сторону, иногда затихает, и тогда кусты перестают шуметь, — было похоже, что он попросту хочет убежать от Кости, как от досадного, потерявшего кредит командира.

— Игнат, — окликнул Костя тихо. — Игнат!

Никто не отвечал ему, и почти сейчас же, через несколько шагов, он наткнулся на Игната, который должен был слышать его зов, но не отозвался.

— Я здесь… — выдохнул Игнат, глядя мимо Кости. — Я здесь. Чего тебе?..

Место, куда они пришли, было, как и говорил Костя, одним из поворотов круговой дороги, по которой они плутали уже несколько дней.

Днем, в прикрытии, устав от дум в одиночку, разговаривали. Игнат все чаще вспоминал о Козельберге: как они там без них? Выкопали ли картошку? И кто теперь отгребает у машины? И кому в эту зиму Альфонс поручит делать грабли, которые в прошлую зиму делал Игнат? К этим вещам у него был интерес и теплота, и было видно, что Козельберг повернулся к нему другой стороной.

— Из-за чего я от них бежал? — задал Игнат сам себе вопрос и, подумав, ответил: — Из-за конвойного… Хозяева его кормят, и пленный у него всегда виноват…

Костя не поверил, чтобы все дело было у него в конвойном, но промолчал.

— Впрочем, — перебил сам себя Игнат, — конвойному иначе нельзя. Не будет потрафлять, его из деревни выживут, на фронт отправят… Альфонс — вот кто главный командир. Гордец, пленных за людей не считает… Блошивую солому назад требует… За два года работы — двадцать папирос… — Впрочем, — продолжал он размышление, — не в Альфонсе дело. Он хозяин, ему нельзя распускаться. Марта — вот главная язва. Ведь это она конвойного на меня натравила…

Еще дальше нашлось оправдание и для Марты. Костя ждал, когда дело перейдет к свадьбе Гуго и Каролины, которую он для Игната считал главным поводом к побегу, — но или он в Игнате ничего не понимал, или Игнат не хотел быть с ним искренним, — о них он промолчал.

Одно было несомненным: Козельберг снова стал для Игната местом, о котором было приятно вспоминать. А когда человек в побеге начинает смотреть не вперед, а назад, это означает, что к такому человеку бесполезно обращаться с вопросами, где восток и где запад, ибо ему это уже безразлично, и все его мысли, вольно или невольно, клонятся к тому, чтобы быть арестованным.

Ночью добыли картошку и в яме в лесу разложили костер. Стало уютно, но между делом Игнат сказал, будто в эту ночь, плутая, они переступили какие-то камни, похожие на пограничные, — в свое время он не придавал этому значения, а сейчас вспомнил.

Костя взволновался. Последнее его утешение — уверенность, что он находится в Австрии, а не в Германии, — заколебалось.

— Туши костер, — сказал он резко. — Опасно…

— Это зачем? — недружелюбно ответил Игнат, заслоняя собой костер.

Костя отступил.

— Ты точно помнишь, что это были камни? — спросил он еще раз.

— Как будто… Да и не все ли равно: Австрия или Германия? — тяжело засмеялся он потом. — Сдаваться надо, сержант, вот что… Не вышло наше дело…

— Игнат, — выдвинул Костя последний довод, — ты бежишь в первый раз, тебе простят. А мне за второй побег, если я к немцам попаду, знаешь, что будет?