Война

Тогда шофер переводил машину на большую скорость, направляя автомобиль прямо в середину колонны. Расчет был правильный. Колонна, как бы разрезанная невидимой рукой, раскалывалась на две части. А шоферу только этого было и нужно. Точно стрела, влетал он в образовавшуюся щель и, мелькнув, проносился, сопровождаемый свистом, хохотом, гиканьем, ругательствами. Кое-кто из солдат, срывая злость за минутный испуг, вскидывал винтовку и слал вдогонку автомобилю два-три выстрела.

О переброске дивизии толковали по-разному. Одни говорили, что дивизию гонят в новое наступление; другие утверждали, что дивизию вызвали для подавления взбунтовавшейся 5-й армии; третьи уверяли, что дивизию перебрасывают за границу.

Но, увы, на этот раз охотников ехать за границу не было. Не манили нас уже огни блистательного Парижа и Эйфелевой башни. В России куда интереснее стало жить.

— Заберешься в такую даль, а тут возьмут без тебя и разделят землю. Расхватают соседушки лучшие куски, а тебе болотину оставят. Бог с ней, с этой Европой. Может, когда в другой раз, отдохнувши, придется побывать, а сейчас дома работы по горло… — хозяйственно рассуждали солдаты-крестьяне.

В тридцати километрах от Двинска, около станции Калкуны, в пятнадцати верстах от фронта дивизия разбила палатки. Полки шли форсированным маршем. За десять дней мы прошли триста с лишним верст. Давно не делали мы таких больших переходов.

Дивизия не успела как следует оглядеться, как был получен приказ — готовиться к встрече военного министра Керенского.

Кроме 4-й особой Дивизии к Двинску стягивалось много других частей. Шли пехота и кавалерия, артиллерия и инженерные части, броневые автомобили и химические войска. Впервые увидели мы под Двинском батальоны смерти и женские ударные части.

Было ясно, что под Двинском что-то затевается. За войну глаз солдата наметался, и его трудно было провести. А тут еще приезд Керенского.

Ушакова — специалиста по телефону и телеграфу — вызвали в штаб дивизии. Ничего не подозревая, Ушаков поехал, обещая к вечеру вернуться. Но прошла ночь, а его все не было. И тут для нас стало ясно, что Ушакова перехватили по дороге в штаб дивизии и отправили на «курсы».

Потрясенный известием об аресте Ушакова, я хотел идти к командиру полка и сказать, что я тоже большевик. Забрали Ушакова — забирайте и меня.

Потом решил: не лучше ли пойти в роту, взбудоражить солдат, привести их к штабу полка, нагнать на офицеров страху и потребовать освобождения Ушакова? Ступин высмеял меня за эту дурь:

— Ничего твой бунт не даст. Так они по одиночке выхватывают, а тогда ротами начнут забирать. Скажут, у них организация. Заговор могут приписать, в шпионаже обвинить…

— Что же тогда делать? Нас всех, как цыплят, передавят…

— Всех не передавят. Кто-нибудь да останется. Послушаем, что Александр Федорович скажет. На его приезд я возлагаю большие надежды. В полку еще много дураков, которые без ума от него. Послушают его, — тогда узнают, что это за фрукт. Вот тогда мы и пригодимся с тобой. А Павла жалко, но он не пропадет. Не такой он человек. Вот только куда его, сволочи, отправили?

«Солдатский» министр

Нас пригнали на зажатый лесом огромный луг, покрытый густой травой. Через три дня двадцать тысяч солдат, сотни лошадей, десятки батарей вытоптали догола этот луг.

— Солдатский министр, а старорежимные парады устраивает. Муштрует солдат, как царские генералы, — раздавались недовольные голоса.

Нас буквально не выпускали с поля, на котором должен был состояться парад. Мы еле волочили ноги. Но ничего этого не замечали наши командиры.

Приезду. Керенского командование дивизии придавало большое значение. Господам офицерам казалось, что весь тот хаос, вся неразбериха, которая происходит на фронте в умах солдат, происходит только потому, что они, офицеры, еще не приноровились к новой жизни, новым порядкам, не нашли ключа к солдатским сердцам, не могут найти с ними, общий язык. А вот приедет солдатский министр — и все пойдет по-иному.

Они ничего не понимали в революции, в красных знаменах (которые они презрительно, называли «красными тряпками»), в солдатском братстве. По их глубокому убеждению, свобода, которой так упивались солдаты, выразилась в замене военных министров штатскими товарищами, да в нежелании кашеваров готовить горячую пищу, лени и никуда не годной войне.

И при подготовке к встрече министра вся энергия господ офицеров главным образом уходила на подготовку к предстоящему параду, церемониальному маршу. Они больше всего заботились о внешнем облике солдат, о выправке, хороших, бойких ответах и традиционной русской «ножке».

Находясь в окопах, солдаты разучились сдваивать ряды, поворачивать, ходить развернутым строем, часто сбивались с ноги. И господа офицеры из кожи лезли, но старались научить нас, как давать, когда это требуется, «ножку», как дружнее отвечать. Они хотели достойно встретить Керенского.