Война

Потом, после боя, разбирая завалы, вэвэшники обнаружили трех бородатых мужиков. Один из них, тот самый, который убил Золотухина, внешне очень походил на Бараева. Его тело сразу отправили на экспертизу в Ханкалу, куда ранее увезли и Золотухина. Быть может, они там и лежали рядом – убийца и убитый.

Но Бараева среди этих троих не оказалось. В двоих опознали его личных телохранителей: Пантеру и Гиббона, которые всегда находились рядом с боссом. Третьим был его брат – Тимур Автаев. Сам Бараев исчез. Пока его верные псы отвлекали спецназ огнем, принимая смерть за своего господина, ему удалось уйти.

Бараева нашли на следующий день по следам крови, которые вели в соседний двор. Из глубокой двухметровой могилы, заваленной сверху кирпичом, извлекли изуродованное тело. Стало ясно, что Бараев в том бою участвовал: в голове сидела пуля, глаз был выбит, одну ногу оторвало.

Он смог переползти на смежный двор и там потерял сознание. Хозяин дома его перевязал и спрятал у себя, намереваясь ночью вывезти из села. Но Бараев так и не пришел в сознание. Через пять часов после того, как погиб Золотухин, Бараев, «властелин» Чечни, заваленный вонючими тряпками в сыром подвале, испустил дух.

Здравствуй, сестра

– Приказываю совершить марш: Моздок, Малгобек, Карабулак; район боевых действий – Ачхой-Мартановский район. Рота связи – на головной бэтээр, наблюдение вперед и по сторонам, саперы – на замыкающую машину, наблюдение назад и по сторонам. Бабу посадите в «Урал» с гуманитаркой. Всё, – полковник Котеночкин как-то задумчиво посмотрел на женщину-медика, ехавшую с нами в одной колонне, потом досадливо сморщился, сплюнул и полез на головной бэтээр…

Когда я девятнадцатилетним солдатом-срочником в июне девяносто шестого года впервые попал на войну, полк, в котором мне предстояло служить, стоял в полях под Ачхой-Мартаном. Мы выехали из Моздока небольшой колонной в несколько машин: два бэтээра охранения и три или четыре «Урала», груженных гуманитарной помощью. На душе было невероятно паскудно. Страх, тоска, одиночество, неотвратимость чего-то надвигающегося, неизвестного, страшного… С тех пор, как я призывником перешагнул порог военкомата, мое положение только ухудшалось. Постоянное недосыпание и голодуха, от которой мы тайком жрали зубную пасту в учебке на Урале. Беспредел дедов в Моздоке, где в каптерке от пола до потолка все забрызгано моей кровью, а по углам до сих пор, наверное, валяются мои выбитые зубы. И вот теперь – страшная дорога в неизвестность, где будет только хуже, еще хуже, совсем уж плохо.

Забитый донельзя, подавленный, с глазами, при одном взгляде в которые хочется добить, чтоб не мучился, я трясся на броне, сжимая в руках автомат. Наблюдал вперед и направо и постоянно оглядывался назад, туда, где в обвешанном бронежилетами «Урале» ехала женщина.

Она никому не давала покоя, эта женщина. Все демонстративно старались не замечать ее, и в то же время подсознательно она всех подстегивала. В движениях солдат появилось больше «мужественной» разнузданности, в глазах – больше мужского нахальства, армейские кепки заламывались на затылки с особой удалью. Кирзачи, усталость и грязные портянки были мгновенно забыты: основной инстинкт взял свое, и мы, почувствовав самку, распускали перья и рыли копытами землю.

Я испытывал к ней двойственные чувства. Мне хотелось быть и сильным, и слабым одновременно. Сильным, чтобы она восхитилась моим мужеством и смелостью, тем, как я не боюсь ехать на войну и готов не моргнув глазом сносить все лишения. Мне грезилось, как колонна попадает в засаду, командир погибает, но я всех спасаю, взяв командование на себя и под ураганным огнем превосходящего противника прикрывая отход в одиночку. Меня обязательно ранит, и она, склонившись надо мной, заплачет, наматывая бинт, а я, обняв ее, вытру ей слезы и, закурив сигару, произнесу что-нибудь типа: «Не плачь, крошка, я с тобой».

И в то же время я хотел положить голову ей на колени и заплакать, чтобы она – хотя бы она, может быть, последняя из всех встреченных мной в жизни женщин – поплакала обо мне, понимая, как плохо подыхать в восемнадцать лет, когда ты только-только вылез из-под мамкиной юбки и еще совсем не видел жизни, а лишь почувствовал ее пряный аромат, манящий и обещающий массу невероятно интересного, пока, правда, запретного, но обязательно тебе доступного – надо лишь немного подождать.