Война

«Здесь будет КП», – говорит ротный, а нам приказывает прочесать остальные дома, так, для порядка, ясно, что они тоже пусты. Во дворе разделяемся: половина – направо, половина – налево. Только отходим на несколько шагов, как по дворам со сволочным таким посвистом начинают шлепаться мины.

Рассыпаемся по канавкам. Блин, достали эти хреновы минометчики, совсем стрелять не умеют! Я вызываю комбата: «Нас накрывает минометка, пускай прекратят огонь!» Комбат отвечает: «Наша минометка вроде как и не стреляет». «Стреляет, – ору я, – причем хреново – мины прямо на нас сыплются!» Тут до него доходит, он кричит: «Раз у вас мины падают – это “чехи”!»

Тьфу ты, черт, и правда «чехи»! Мне становится стыдно: чего ж я так запаниковал? Наверно, потому, что погибнуть от вражеского осколка все-таки не так обидно, как от раздолбайства своего же Вани-наводчика. Впрочем, «чехи» нас, кажется, не видят, бьют наугад – мины шлепаются с большим разлетом. Придя в себя, расползаемся по соседним дворам, начинаем шуровать по подвалам и кладовкам, осматривать дома.

Мне достается коттедж через улицу. Прежде чем бежать на ту сторону, выглядываю из-за створки ворот, оцениваю ситуацию. Над головой свистит, шуршит, шелестит металл разных калибров. Идти не хочется, но надо. Пригнувшись, в один прием перебегаю улицу, влетаю в огороженный высоким каменным забором двор коттеджа. Двор большой, богатый. Слева темнеет вход в подвал, справа – еще одна стена, разделяющая двор на две части. За стеной кто-то есть – слышу, как он шурует, переставляет какое-то стекло. Достаю из кармана гранату, разгибаю усики, приготовившись кинуть ее за стену… Кто там? Свои. Кто-то из взвода Лихача мародерничает варенье. Надо бы и мне проверить подвал, поживиться витаминами, а то эта пустая недоваренная сечка нас всех уже достала.

В подвале нахожу множество разнообразных склянок: варенье сложнопредставимых сортов – дынное, виноградное, ореховое, арбузное; трехлитровая банка меда и четыре десятилитровых баллона с соленьями. Ого, неплохо, надо будет этот трофей перенести к нам, а то много тут таких шустрых, вмиг уведут халяву.

Только выбираюсь из подвала, как над головой – знакомый короткий свист. Мина! Я лечу лицом в землю, хотя понимаю, что ничего уже не успею сделать, что меня убило, что я уже мертвый. Быстро упасть не так-то просто, от страха тело стало пустым и легким. Мина ударяется о землю раньше, чем я падаю («Вот оно! Не успел! Сейчас осколки по ногам, в живот…»), коротко, резко разрывается, по ушам сильно ударяет взрывной волной и… Ничего. Ни осколков, ни сыплющейся земли, ни дыма. А ведь взорвалось во дворе, это точно. Поднимаю голову, осматриваюсь. Ага, вот в чем дело – мина упала в двух-трех метрах от меня, но за разделяющей двор стеной. Повезло.

Бегу к другой половине двора посмотреть, как тот парень, что был за стеной. Его уже выводят. Свитер на лопатке разорван, сквозь бинты полосой от плеча к позвоночнику просачивается кровь. Лицо бледное, слабое, видно, что ему плохо – ранило серьезно. Вызываю по рации мотолыгу эвакуировать «трехсотого»[29]. Через пару минут она приходит. Смотрю, как раненого сажают в машину, и вдруг ловлю себя на мысли: а жаль, что мина не взорвалась в моей половине двора! Сейчас бы я поехал в госпиталь – к медсестрам и чистым простыням. Впрочем, чувство это секундное, мимолетное, я тут же стряхиваю его с себя, поправляю автомат и иду в дом.

Там все уже в сборе. Работа кипит: парни выкладывают кирпичом бойницы, завешивают окна, разжигают печку, тащат на стол то, что удалось смародерничать. Когда все дела сделаны, садимся ужинать. Ужин сегодня невиданный – помидорчики-огурчики, мед, различные варенья, хлеб, тушенка, гречка, масло, чай. Удивительное богатство. От вида еды сводит желудок – в последний раз ели утром в дирекции, с тех пор во рту не было маковой росинки, а время-то уже к вечеру, смеркается. Усиленно наваливаемся на все это дело, только ложки мелькают. В самый разгар ужина в комнату заходит Лихач, останавливается в дверях, смотрит, как мы едим. Глаза какие-то странные, чумные. Мы приглашаем его к столу, но он стоит не шевелясь. Потом говорит хрипло: «Меня ранило». Нет, перевязывать не надо, перевязали уже. Ранило еще днем, в ногу осколком, но в госпиталь он не пойдет – взвод оставить не на кого. Ротный велит ему сходить в санчасть, записать ранение. Лихач отвечает, что как раз оттуда и идет, еще с минуту стоит молча, потом докладывает, что у него все в порядке, поворачивается и выходит. Мы смотрим ему вслед: странный какой-то, контузило его вдобавок, что ли? Хотя, если в ляжку железом зарядит, еще и не таким странным станешь. Когда Лихач уходит, опять наваливаемся на еду. Вшестером под чай съедаем три литра меда.

Пока ужинаем, на улице становится совсем темно. Распределяем фишки на ночь. Стоять будем по двое по три часа. Мне выпадает дежурить с Юркой, с часу до четырех. Самое неудобное время – придется сон надвое ломать.