Война

— Я здесь, командир Налбат.

Рядовой выскочил из-за занавески и преданно уставился на старшего лейтенанта.

— Организуй нам завтрак.

— Есть, — отдал солдат честь и убежал шаманить с печкой.

Я, лейтенанты и сам Налбат устали. Оружие сложили в углу блиндажа, сняли верхнюю, грязную одежду и сели за стол, дожидаясь, когда там Кирюхин нас накормит.

Тишину своим голосом разорвал командир.

— У кого какие потери?

Лейтенанты стали отвечать.

— Нет. Два убитых, один ранен. Три убитых, два раненых. Один мертв, пятеро ранены.

— Выходит с теми, кого нам не удалось спасти в лазарете — одиннадцать убитых и девять раненых.

Из-за занавески показался Кирюхин с подносом в руках. Расставив перед нами тарелки с горячей кашей, хлеб и чай с сушкой, он оставил нас одних.

— Англичане как с цепи сорвались. Каждый день по две-три атаки. Так у них скоро все воиска закончатся, — сказал нам лейтенант Стародуб. Ему ответил Купельманн.

— Пытаются оттянуть момент нашего контрнаступления, план которого почти готов. Откусили кусок который не могут удержать, вот и дергаются не зная как поступить.

— Твари вонючие.

До нас доходили слухи, что их лорды-волшебники делают с пленниками.

В блиндаже зазвенел телефон. Трубку взял связист. Мы прислушались.

— Да. Так точно. Есть, — коротко отвечал он. Повесив трубку, связист подошел к нам и доложил. — Командир. Вас ждут в штабе батальона к двенадцати часам дня. Общее совещание.

Налбат кивнул, и связист вернулся за свой стол.

— Вот и дождались, — лейтенант Стряпченко перекрестился. — Общее наступление.

После завтрака лейтенанты разошлись по своим взводам, а меня командир взял с собой. На командной машине, спрятанной в специальном блиндаже для автотранспорта, мы выехали в сторону штаба батальона. Автомобилем был УАЗ. За руль сел сам Налбат.

Дождь прекратил лить, и из-за туч выглянуло солнышко.

— Пока я буду в штабе, сходи, получи почту на роту и на склады к прапорщикам загляни. У нас патроны заканчиваются, а они там не торопятся. Если протрубят наступление, нам и воевать будет нечем.

— Понял.

За месяц наши отношения с командиром претерпели изменения. Я лучше его узнал, он лучше узнал меня. Язвительный, жесткий, нетерпимый по многим вопросам, он был хорошим учителем.

Дорога позади фронта петляла. На перекрестках были установлены ежи и бетонные блокпосты через каждые пять километров. Приходилось часто останавливаться.

На обочинах догорала сожженная после удара с воздуха техника. КрАЗы, танки, самолеты, что упали на нашей стороне. Как отечественные Туполев и Сухой, так и чужие, английские «Тайфуны», пытавшиеся прорваться к дирижаблям. Солдаты под командованием офицеров тушили их и пытались найти выживших среди обломков.

Мы подъехали к месту. Вот он подземный штаб второго батальона. Налбат вышел и махнул мне рукой. Меня на совещание не приглашали и я сел за руль УАЗа. Склад и почта находились в километре отсюда. Включив первую передачу, я покатил к ним.

Припарковавшись, я пристроился в конец очереди на выдачу почты. Рука сама отдала честь капитану, что стоял впереди меня.

— Следующий.

На выдаче стоял солдат в звании ефрейтора. Я предъявил ему свой военный билет.

— Почта для пятой роты.

Ефрейтор полуобернулся назад и закричал во всю глотку кому-то в глубинах склада — ПЯТАЯ РОТА!

Мешок с письмами принесли через две минуты.

Зашел я и к прапорщикам с вопросом о боекомплекте для роты. Там меня заверили, что вышла накладка и машина с патронами для автоматов и пулеметов подъедет после обеда. Так что я сел в УАЗ, подъехал к штабу батальона и стал ждать Налбата, от нечего делать, перебирая письма в мешке. Как ни странно, нашел я почту и для себя. Два письма. Оба из Москвы со штампами канцелярии Императора. Одно за двадцатое число октября, а другое за двадцать седьмое.

Вскрыв письмо, я стал читать. Настроение испортилось с первых строчек. Второе письмо, испортило мне его еще больше. Ну и новости. Я присвистнул, покачав головой.

Дверь в машину открылась, и внутрь залез комроты.

— Чего как в воду опущенный? — Спросил он меня, заметив вскрытые конверты, лежавшие у меня на коленях.

— Дед умер во сне.

— Сочувствую, — сказал он. — А во втором письме что?

— Второе — это оповещение о еще одной смерти родственника. Через неделю после деда, умер дядя Иван. Старший сын Тимофея Митрофановича. Он был наследником фамилии.

Налбат долго молчал, прежде чем что-то сказать.

— Даже если там что-то нечисто, канцелярия не будет вмешиваться. Это внутренние дела семьи.

Я поморщился. Все прекрасно понимаю.

— Я расстроился не из-за этих смертей.

Налбат удивился.

— А из-за чего тогда?

— Из-за мачехи, Людмилы и тех людях, что служат нашей семье. Раньше ее хоть как то сдерживал дед и дядя Иван, сейчас же, — я с горечью покачал головой, — боюсь даже представить, какой ужас творится в семейном поместье в Москве. Людей жалко.

Налбат кивнул и завел двигатель. Мы возвращались в роту.

* * *