Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров

Тем не менее бóльшая часть текста Блакмана не противоречит другим описаниям Генриха (в том числе критическим) — от упоминаний короля вскользь в официальных документах до злободневных брошюр, осуждавших английскую внешнюю политику, — которые появились в 1430-е годы, когда монарх немного подрос. Чем старше он становился, тем очевиднее было, насколько это безвольный и, более того, пустой человек. Казалось, его парализовало бездействие, когда речь шла о выполнении королевских обязанностей. Во время разговора Генрих будто не слушал собеседников и думал о чем-то своем. Сам он говорил просто и короткими предложениями и, казалось, государственным делам предпочитал изучение Священного Писания. Во время важных официальных мероприятий вместе с короной он надевал власяницу. Блакман пишет, что самое страшное ругательство, которое слетало с его губ, это «неужели, неужели», что он отчитывал тех, кто бранился рядом с ним, так как «сквернословы были ему омерзительны»[108]. В душе он был мягким, податливым и скромным и с невероятной неохотой принимал хоть сколько-нибудь важные решения. Вид искалеченного войной тела вызывал у него тошноту, король не мог вести за собой людей, особенно в бой. Он был целомудрен, щедр, набожен и добр, но все эти качества совершенно бесполезны для монарха, который должен управлять страной, примирять знатных подданных и время от времени переправляться через пролив, чтобы сражаться с французами. С точки зрения этих требований к королевской власти Генрих VI был неудачником, что не могло не привести к трагедии.

Но в 1430-е годы Генрих еще не до конца повзрослел, и члены совета разумно надеялись, что вскоре он нащупает рычаги власти. В истории было несколько вдохновляющих примеров: Эдуарду III исполнилось семнадцать, когда он возглавил переворот против своей матери в 1330 году, Ричарду II было четырнадцать, когда в 1381 году грянуло восстание Уота Тайлера, а отцу Генриха, тогда принцу Уэльскому, было шестнадцать, когда он вел солдат вперед в битве при Шрусбери. Но в 1435 году, когда Генриху VI минуло четырнадцать, по власти Англии во Франции было нанесено два серьезных удара, и слабая надежда на самостоятельность короля сменилась острой необходимостью.

Первый удар пришелся по длительному союзу англичан с Бургундией. Именно на этом фундаменте покоились все дипломатические успехи Англии последних двадцати лет. Разрыв бургиньонов и арманьяков привел к нестабильности и позволил англичанам завоевать Францию. Благодаря союзу с бургиньонами Генриху V удалось заключить договор в Труа и получить французскую корону. Бургундские солдаты, схватив Жанну д'Арк, в конечном итоге передали ее для суда англичанам. Только поддерживая хорошие отношения с Бургундией, Англия могла надеяться на то, что ей удастся сохранить прочное положение своих оккупационных сил в Нормандии и других частях страны. Но в 1435 году в шумном торговом городе Аррас во Фландрии, который был известен на всю Европу великолепными ткаными гобеленами, в ходе переговоров о мире англо-бургундский союз потерпел крах.

Аррасский конгресс, проходивший с июля по сентябрь 1435 года, должен был дать англичанам шанс заключить перемирие с Францией и договориться о браке Генриха VI и французской принцессы. Но блестящие французские дипломаты мастерски переиграли английское посольство с кардиналом Бофортом во главе: англичане провалили переговоры, и вся ответственность за это была возложена на них. Послы Карла VII выдвинули несколько довольно щедрых предложений, но все они подразумевали отказ Генриха от статуса правителя двух государств, возврат всех завоеванных после битвы при Азенкуре земель и то, что Англия будет владеть Нормандией как феодом французской короны. Бофорт сделал все возможное, чтобы добиться лучших условий, но ему отказали, выставив англичан негибкими и самонадеянными. В итоге 6 сентября 1435 года Бофорт в ярости покинул зал переговоров, и теперь Бургундия и Франция могли напрямую договориться друг с другом. Его вассалы попали под ливень, выезжая из Арраса, и их алые плащи с вышитым на рукаве в знак протеста против вероломной тактики французов словом «честь» промокли насквозь[109].