Война амазонок

– Ну, государь мой, что скрывать-то, по чистой совести говорю: я и не знаю, что мне делать! – сказал паяц.

– А вот что, хочешь я за тебя выйду?

– Как это?

– Надень на меня свой парик, платье, подрумянь и подбели так, чтобы добрые люди меня не узнали, и я за тебя разыграю роль, которую навязал тебе Гондрен.

– И вы это точно сделаете?

– Ведь я сам предлагаю это.

– А как же Мондор?

– Ему-то что?

– Он не знает вас и откажет.

– Только наряди меня, а я уж улажу дело. Как Мондор станет вызывать тебя, я выскочу и так удивлю его, что ему некогда будет отказывать.

Избавиться от страшной ответственности – это было на руку Тиртену. Не теряя минуты, он принялся за туалет неожиданного двойника, и через несколько минут Ренэ нельзя было узнать; мало того, он стал совсем похож на своего предшественника.

– Погодите-ка, чтобы не вышло беды, – вдруг сказал Тиртен.

– Что с тобой?

– Государь мой, вид-то у вас такой плутовской; ну, как у вас злой умысел отобрать у меня теплое местечко, мне нос приклеить?

– Ну что же, сам пой, если не боишься, что за песню против фрондеров чернь заставит тебя поплясать на виселице.

– Как же мне не бояться-то? Сам посуди.

– А я мазаринист по убеждению и рад хоть раз в жизни душу отвести, публично насмеявшись над бунтовщиками.

– Так и в добрый час! – подтвердил паяц, продолжая наряжать Ренэ.

Едва успел он кончить, как раздались оглушительные крики.

– Табарен! Табарен! – заорала толпа, не привыкшая еще к имени Тиртена.

– Тебя зовут, ступай же, товарищ! – сказал паяц.

Ренэ одним прыжком вскочил на лестницу, как бомба вылетел на подмостки и, ошеломленный, очутился перед тысячами глаз. Публика встретила вчерашнего любимца оглушительными рукоплесканиями.

– Что это значит? – воскликнул Мондор, не узнав помощника, и бросил от удивления свои пузырьки. – Что я вижу? Тиртена у меня подменили!

Ренэ, сделавшись предметом веселого внимания публики, как вкопанный стоял на подмостках.

Старик Мондор подошел к нему нос к носу и стал рассматривать его с таким комическим, но натуральным любопытством, что народ заливался громким смехом, воображая, что вся эта сцена заранее подготовлена.

– Тиртен, бедный мой друг и сотрудник, какие злые духи изменили тебя до такой крайности? Ты ли это?

– Это я, хозяин, – отвечал тот жалобно.

– Странная вещь! Непонятная вещь! Клянусь честью хирурга. Как же это? Давеча утром я оставил у себя этого человека с носом вроде трубы, как и подобает быть служителю такого хозяина, как моя особа, а теперь явился он передо мной с носом длинным-предлинным – чуть не с аршин!

– Хозяин, а хозяин, – заговорил под влиянием необыкновенного положения Ренэ настоящим паяцем, – как же не вытянуться моему носу? Сам суди, ведь я истый парижанин, а у какого парижанина не надорвется нос, когда он видит, как все дела у нас идут шиворот-навыворот? Поневоле нос тебе наклеят!

– Это что значит? Ах ты плутишка, интриган! Не вздумал ли и ты сунуться носом в таинственные нити политики?

– Ну как же не попытаться, хозяин, хоть раз-то в жизни? Если сам пороху не выдумаешь, так у других научишься. Вот и я волей-неволей подслушал славные куплетики насчет господ Гонди и Бофора – объедение, да и только.

– Насчет отца народа и короля рынков! – воскликнул Мондор, с почтительною поспешностью снимая шляпу.

– Да здравствует наш Гонди! – заорал в толпе какой-то бешеный фрондер.

– Пошли Господь много лет здравствовать герцогу де-Бо-фору! – подхватил другой, махая шляпой.

– Что за хвалебные восторги! – воскликнул Ренэ с горькой усмешкой.

– Песню! Песню! – закричали в передних рядах.

– Не жеманься, дружочек, спой свою песенку, – сказал Мондор в ожидании блистательного успеха.

В эту минуту Ренэ встретился глазами с Маргаритой, и это возвратило ему смелость. Он схватил пародийную скрипку – дощечку, на которой натянута одна струна, и, взмахнув толстым смычком, ударил по струне. По всему пространству пронесся глухой сиплый звук, похожий на вызов.

Звучным, приятным голосом он затянул куплет, который в скором времени обошел весь Париж.

Гонди, ты, который называешься нашим отцом,
Гонди, ты, который зришь наши беды,
Слезы парижанина осуши!
Гонди, ты, который называешься нашим отцом,
У нас и голод, и война,
И крайняя нищета,
Тогда как ты спишь на цветах.
Гонди, ты, который называешься нашим отцом!
Если тебе шапку дадут,
От нас ты будешь чересчур высоко.

– Браво! Браво! – крикнули мазаринисты, прибывшие на площадь.

– Это гнусно! Безбожно! – заревела толпа. – Тиртен поплатится!… Его двор подкупил!… Мазарини денег ему дал!… Долой его! Выбросьте вон!… Какое нахальство… Да здравствует Гонди! Долой Мазарини!

– Слышишь, что ты наделал? – бормотал раздосадованный Мондор.

– Правда, правда, господа публика! Гонди великий человек, и я прошу прощения за то, что повторил эту скверную песенку.