Война ангелов. Великая пустота

На древней табуретке коптила масляная лампа. Ставни плотно заперты, в щели не пробивалось ни лучика, снаружи доносился только заунывный свист ветра. Внизу кто-то медленно ходил, чем-то поскрипывал и раздражённо ворчал – ловцу даже напрягаться не пришлось, чтобы вспомнить, кто всегда так скрипит и ворчит. Против воли губы его расплылись в улыбке – значит, нашёл его старый хрыч, не бросил, вытащил! Хвала всем богам, истинным и ложным, и – ладно, даже Спасителю! Сегодня благодарностей не жалко.

Хотя Пустошник, конечно, задаром даже матери родной воды не подаст. И уж коли он Эварху приволок к себе, лечил и ухаживал – значит, рассчитывал на немалую прибыль. Оно и понято, это ж именно он, Пустошник, свёл Эварху со святыми отцами.

И, конечно, хорошо бы знать, где сейчас богиня. Кристалл, спасший его в Межреальности, скорее всего, лопнул, ловушка неустойчива, а Древняя, окажись она на воле – всё равно что разгулявшийся тайфун, разрушит всё, до чего дотянется. Убрать бы её из города, да поскорее…

Эварха ещё раз осмотрел себя и с изумлением обнаружил, что железный перстень с впаянным в оправу черепом по-прежнему на пальце. Глазницы приветливо засветились алым, а челюсти только что не заулыбались, хотя куда уж больше.

– Спасибо, черепушка. – Ловец погладил череп указательным пальцем. – Выручил. А я помню, что тебе обещал…

Шаркающие шаги вдруг раздались совсем близко, дверь скрипнула, потянуло холодным воздухом, пахнущим пылью и машинным маслом.

– Ну? – без предисловий и приветствий вопросил Пустошник, ставя на пол яркую, почти целую свечу. – Вот говорил же я Мелге, всегда говорил – мало он тебе ремня выписывает. Меня он, конечно же, не слушал, дескать, Спаситель велел добрым к людям быть! «Добрым»! Ха! И чем это всё кончилось, а, я тебя спрашиваю? Чем? Одни протори да убытки от тебя, недоделанного!

– Привет, хозяин ласковый, – ухмыльнулся Эварха. – И я тоже рад тебя видеть. Честное слово, рад.

Пустошник снял с табуретки масляную лампу – своей знаменитой левой рукой, точнее, латунным протезом с острыми, как крючья, пальцами, – заскрипел суставами и шарнирами, не спеша уселся. Это значило – разговор пойдёт серьёзный и скорее всего о деньгах. И даже точно о деньгах.

Выглядел старый хрыч весьма колоритно даже для Вольного города, где, казалось бы, привыкли ко всему. Невысокий, сгорбленный, с длинной седой бородой – лишь кое-где ещё мелькали смоляные пряди, – всегда в одной и той же тёмной хламиде; лицо уродовали следы давних сильных ожогов; в левой глазнице – бронзовая трубка с линзами, с жужжанием выдвигавшаяся и уходившая внутрь; вместо левой руки, отнятой по самое плечо, под хламидой прятался искусно сделанный протез. Поговаривали, что старик некогда был одним из лучших мастеров-алхимиков, а может, и заклинателей, и покалечился сам, очень давно, в молодости, пытаясь обратить свинцовый брусок в красное золото («при помощи огненных элементалей и серной кислоты», добавляли иногда отдельные знатоки). Эварха был уверен, что всё это полная ерунда – за исключением идеи обратить свинец в золото.

Если так, то с тех пор Пустошник явно поумнел и нашёл куда более действенный способ поддерживать своё благосостояние.

– Вот что, – старик выразительно пощёлкал латунными пальцами. – Не в моих привычках ходить вокруг да около, так что начну с главного. Дела твои, приятель, сейчас как у дохлого гоблина.

– Да ну? – прищурился Эварха. Даже если дела его и впрямь не лучше, чем у дохлого гоблина, торговаться следовало всё равно. – Преувеличиваешь, сударь мой Пустошник, шутки всё шутишь. Дохлый гоблин, говоришь? Ну, гоблин, может, он и дохлый, а я пока ещё жив.

– Жив, э? Ненадолго, – Пустошник захихикал. – Тебя, приятель, так приложило, что аж до самых печёнок-селезёнок. Не знаю в точности, кого ты словил, но отделало оно тебя знатно, отродясь такого не видывал!..

– Значит, – с елико возможным спокойствием отозвался ловец, – святые отцы вдвойне заплатят. Особую премию за «сильное существо». Не ты ль, сударь мой дорогой, твердил, что слово их крепкое?

– Ишь! – покачал головой старикан. – Хорохоришься, парень, молодец. Это я люблю. Нюни не распускаешь, правильно. Но, приятель, кабы не я – мокрое место бы уже от тебя осталось, да-да, очень такое мокрое и красное. И от Пустошек тоже, потому как тварь ты сюда приволок, каковая из садка твоего – или как там это у вас именуется? – только что в окошечко не выглядывала. Вырвись на волю – половину города в порошок бы стёрла. А теперь представь, дорогой, что дошла б весть эта до Лорда-хранителя, а?..

И Пустошник выразительно поцокал языком.

– Понятно. И сколько ж по таким делам ты с меня хочешь? – Эварха решил сам пойти в атаку. И так ясно, что сдерёт старый пройдоха всё, вплоть до собственной ловца кожи.

– Тянуть не любишь, да, да, – с явным удовольствием кивнул Пустошник. – Ну, вот тебе, – и он назвал сумму.

Назвал, пальцами латунными пощёлкал и уставился на ловца – линзы в глазнице выжидательно поблёскивали.