Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Мы часто читаем слова «презрение к смерти». Они могут показаться формулой, литературой. Но вот девушка Вера. Обливаясь кровью, она смеялась над палачами: она воистину презрела смерть. Она родилась далеко от родины — за океаном, но в груди ее билось русское сердце. Она, наверно, любила жизнь: у нее ласковые глаза. О ней говорят: «веселая была»… Она не оставила своего поста, не оставила товарищей. Как она жила до грозного часа? Кто она? Не знаю. Девушка. Санитарка. Вера Бадина. И каждый невольно добавит: героиня.

«Нам трудно победить, — сказал мне один пленный немец, — потому что у вас много людей и большая территория». Он думал по-немецки: он считал. Мы скажем: нас нельзя победить, потому что четверо русских сильнее смерти. Нас нельзя победить, потому что каждая пядь нашей земли — это тот бугор, за который сражались четверо.

28 марта.1943 г.

Русская мать

Мать бойца Григория Смирнова проживает в Сталинградской области. Старая женщина узнала, что сын ее отличился в боях. Она прислала ему письмо. Я приведу это письмо матери, не изменив его своеобразного чудесного языка:

«Здравствуй, сыночек мой, милый и родненький Гришенька! Шлю я тебе материнский привет и целую крепко и несколько раз. Еще шлют тебе привет Миша и Володя, и также целуют тебя несколько раз.

Гришенька, сынок, я письмо твое получила, и когда стала читать и увидала тебя и твоего товарища, и стала тебя, Гриша, целовать и радоваться; и плачу, и прижимаю к своему больному сердцу, и радуюсь, что ты заслужил такую благодарность. Я очень, очень рада, что ты служишь хорошо, и бей врага до победы, гони его с нашей земли. Он и до нас добрался и нам не дает спокоя. Но наши бойцы дают ему отпор, и он улетает без оглядки. Ужо несколько аэропланов наши сшибли. Чего я, Гриша, не слыхала, а под старость пришлось мне услышать, Гриша, — стук орудия. Мне было вперед трудно и страшно, но теперь привыкла, остервенилась и говорю: было бы можно, пошла бы на врага, так он мне надоел. Но, конечно, остарела да и нет здоровья.

Гриша, Коля Глухов тоже в армии, его дома нет. А Фиростова Василия взяли, и он убежал из армии и скрывался где-то, во его нашли и дали ему смертельный отпуск. Таких негодяев надо убивать. У нас только одни военные, а ребят нет — все защищают родину. Но и наши здешние бойцы, спасибо им, нас охраняют.

Гриша, шлют тебе привет тетя Дуся и Нина. А Нина стала барышней; очень хорошая, скромная, умная девушка. Вот напиши ей письмо, если будет время.

До свидания, Гриша! Целует тебя много раз твоя мать».

Писатели всех народов и всех времен описывали любовь матери. Мать не забудет, не изменит, мать ждет. Любовь к сыну — в каждой строке старой крестьянки Смирновой. Эта любовь слита с другой: с любовью к родной земле. Так воскресают образы мужества древних, так мы видим скромную, добрую женщину, с больным сердцем, которая благословляет сына на ратный подвиг.

Стало страшно старой женщине, когда она впервые услышала грохот орудий и увидела в небе самолеты. Но быстро она совладала со страхом. Она живет близ фронта, трудится, пишет письма сыну. Она нашла замечательные слова о немцах: «надоел». Правда, надоел нам немец, так надоел, так опостылел, что и старуха рвется в бой.

Когда говорят о величин русской женщины, часто вспоминают молодых героинь, сражающихся в армии, санитарок, связисток, партизанок, Зою Космодемьянскую. Крестьянка Смирнова не воюет: «остарела». Но разве не свидетельствует ее письмо о величии русской женщины, с лицом добрым и суровым, с материнской заботливостью и с подлинным самозабвением? Каждый из нас гордится русской женщиной, для каждого из нас Смирнова — родная мать. Ее старость потревожили проклятые немцы. Сын ответил матери ласковым письмом. Россия ей ответила наступлением: немцев отогнали от села, где живет Смирнова. Ей вернули покой. Но сколько старых русских женщин еще живут в смертной муке под немецким игом? За них мы воюем, за наших матерей.

9 декабря 1942 г.

Дело наших рук

Между двумя боями при тусклом свете коптилки лейтенант изучает чертежи, сопровождающие статью «Уроки одного боя». Конечно, легче учиться в академии. Но выбора нет: мы должны менять части машины на ходу, учиться в блиндажах, перестроить многое в нашем сознании под сопровождение музыки боя или среди ожесточенной работы тыла.

Помню, несколько лет тому назад зашел я в одно учреждение и ушибся о стол. Секретарь меня успокоил: «Об этот стол все расшибаются». Я спросил: «Почему не переставите?» Он ответил: «Заведующий не распорядился. Переставлю — вдруг с меня спросят: „Почему это ты придумал? Что это означает?“ Стоит и стоит — так спокойней…» У нас всех синяки от этого символического стола, от косности, перестраховки, равнодушия.

Человек, который, пожимая плечами, говорит: «Это меня не касается», — слепец. Всё теперь касается всех.