Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Рабочие Драммена, моряки Тромзе, рыбаки Свольвера, судостроители Лаксевога — все они стали солдатами одной незримой, но мощной армии; нет больше раздоров, дискуссий: есть захватчики и Норвегия, цепи и свобода. Квислинг и честь. Народ сделал выбор, и народ воюет.

На самом северном участке русско-немецкого фронта, за полярным кругом, бойцы Красной Армии в тихую погоду слышат далекие взрывы, над Норвегией подымается едва заметное зарево. И русские говорят друг другу: «Ларсен!» Партизаны Ларсена — это те друзья, которые воюют не только на словах, и каждый русский, убивал врага в Карелии, знает: я убил врага России и врага Норвегии..

7 марта 1942 г.

Эрнест Хемингуэй

Мадрид тех лет. Развалины домов на Пласа Дель Соль, мусор, яркие плакаты, столбы холодной пыли, детские трупы, ручные голуби, грохот снарядов и повсюду два слова: «No pasaran». Уже не призыв — заклинание.

Шумно было тогда на улице Гран Вия, где стоял небоскреб «Телефонного общества», облюбованный артиллерией Франко. Неподалеку от небоскреба находилась поврежденная фугаской гостиница «Флорида», некогда пышная и похожая в наступившем запустении на театральную бутафорию. В номерах стоял мороз, и большинство номеров пустовало, только один постоялец не хотел расстаться с «Флоридой»: Эрнест Хемингуэй на спиртовке варил кофе и писал любовную комедию. Он мог бы ее писать не в гостинице «Флорида», под бомбами и снарядами, но в земном, раю, в настоящей Флориде. Почему предпочел он голодный, черный, разрушенный Мадрид?. Что его привязало в те годы к Испании? Оружье. Оружье в чистой руке оскорбленного народа.

Декабрь 1937-го. На побережье цвели апельсины, а в горах не утихала метель. Я встретил, Хемингуэя: он спешил к робкой, нечаянной победе; расспрашивал, как проехать к Теруэлю; боялся опоздать.

Мне привелось быть с ним у Гвадалахары. Глядя наброшенное итальянцами снаряжение, он бормотал: «Узнаю…» — он вспоминал Капоретто. Тогда он сердцем был с теми, кто бросал оружие. Теперь влюбленными глазами он смотрел на испанских солдат, которые вытаскивали из блиндажа красные гранаты итальянцев, похожие на крупную клубнику.

Он часто бывал на командном пункте двенадцатой бригады. Генерал Лукач, он же венгерский писатель Матэ Залка, объяснял Хемингуэю план атаки, и Хемингуэй говорил: «Понимаю, товарищ генерал».

Может быть, кому-нибудь придет в голову суетное предположение: писатель собирал материал для будущего романа. Убожество, глубокое непонимание того, как рождаются книги, привычка обходиться эрзацами искусства. Можно пойти в лес за ягодами, нельзя пойти в жизнь за литературным материалом. Этот «материал» обычно приходит непрошеный, как личная драма, он вытесняет все чувства, все помыслы, он душит писателя, и писатель пишет, чтобы не задохнуться. Книгу нельзя задумать по плану, книгой нужно заболеть.

Не один раз война насильно завладевала Хемингуэем. Война стала основной темой его жизни. Большой, на вид здоровый человек, чудак, который в иную эпоху создал бы вымышленный мир ужасов и радостей, был рано застигнут войной. Война его искромсала. Так родился роман «Прощай, оружье!».

Я не знаю другой книги о войне, столь горькой. А в Европе после первой мировой войны было написано много горьких книг. Сущность Хемингуэя — то, что он показывает людей не только раздетых, но и освежеванных, короткие фразы диалога, которые бьют прямой наводкой, — все это совпало с темой войны.

Мастерство Хемингуэя органично, ему нельзя подражать. Это не литературная школа, это особенность голоса, глаз, сердца. Предельная детскость многих диалогов, на самом деле — зрелость ума и чувств. Нет здесь ничего фальшивого, никакой литературщины. Предсмертный бред, любовная записка, исповедь пьяного покажутся манерными и стилизованными по сравнению с разговорами персонажей Хемингуэя. Его книги производят впечатление безыскусственности: такова сила высокого искусства. Диалоги не только новы как явление литературы, они новы вообще, их не было — так люди не разговаривают. Но каждому ясно, что люди должны разговаривать именно так.

Однако не только обнаженность придает исключительную силу роману «Прощай, оружье!»: в этой книге человек противопоставлен войне, и роман Хемингуэя с большим правом, чем многие другие прославленные книги, может быть назван исповедью поколения. В первой мировой войне карты были спутаны, праведники смешаны с грешниками, и совесть писателя страдала по обе стороны так называемой «ничьей земли». Герои Барбюса страдали в голубоватых шинелях, герои Ремарка и Рейна — в серо-зеленых, герои Олдингтона — в защитных. Как и в других книгах Хемингуэя, в романе «Прощай, оружье!» герой — американец среди европейцев. На Фреде Генри шинель итальянца. Но он, как и персонален Ремарка или Барбюса, смятен, растерян. Мм говорили о родине, а притягивала их ничья земля, некая третья правда. Оружье для них — кандалы.