Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Кто видел Касторное, его не забудет. Луна обливает ядовитой зеленью снег. Тысячи и тысячи немцев. Одни разорваны снарядами, другие расплющены танками, третьи, похожие на восковые фигуры паноптикума, скошены милосердной пулей. Метет. Снег засыпает трупы, рядом показываются оголенные ветром другие. Их не сочтешь. Здесь нашли конец завоеватели, мечтавшие о соболях, о золоте, о скипетре мира. Полковник обнажил желтые резцы старой крысы. Рыжий фельдфебель прижал к груди флягу. Чудом уцелевшее пенсне дрожит на носу лейтенанта; а тела у лейтенанта нет: прошел танк. Немцы истоптаны, нашинкованы, нарублены. Они мечтали о «колоссальном» — любимое немецкое слово. Что же, Касторное — это колоссальный некрополь. Полтора года этого зрелища жаждала наша страна. Мы слушали рассказы о виселицах, о лагерях смерти, о городах, растоптанных немцами. Мы слушали молча, а сердце билось, и порой трудно было дышать. И вот — возмездие. Здесь лежат жадные померанские фермеры, возжаждавшие русского чернозема. Здесь лежат эсэсовцы, кричавшие о «народе господ». Здесь лежат пивовары, колбасники, — химики, мастера заплечных дел. Здесь лежат немцы, прошедшие от Каунаса до Воронежа; они несли смерть в сумке, как вечную ручку, как зажигалку или перочинный ножик. Но смерть поднялась на них, подобная древнему бурану. Смерть их взяла, и они застыли в последней судороге, ощеренные, жалкие среди чужой им земли. Куски мяса, похожие на части раздавленных машин.

Долина смерти. Офицеры орали: «Скорей», водители впивались в руль, тысячи машин топтались, пытаясь прорваться на запад. Их искрошила наша авиация. Брошенные чемоданы с этикетками европейских гостиниц. Автомобили всех марок — «Опель», «Рено», «Бьюики», «Фиаты». Легковые машины, прежде мчавшие французских молодоженов на Ривьеру. Грузовики, некогда развозившие датские сливки и голландские сыры. Зенитки — сложные механизмы, превращенные в рухлядь. Эрзац-валенки из соломы и элегантный кортик полковника. Губные гармоники, компасы, пишущие машинки, куски алюминия, клочки туловищ, железные диски, руки без тел, пражские сосиски, портфели, шлемы, кресты, бинокля, и голые розовые пятки, которые торчат из-под снега, как страшная поросль.

Это началось в Воронеже… Чудесный город, обращенный немцами в новую Помпею. Еще взлетали его дома, заминированные генералом фон Блюмом. Еще немцы твердили об «эластичной обороне». Они шагали, подгоняемые восточным ветром. И вдруг метель закружилась. С севера сорвались русские танки, автоматчики, пехота — через Волово через Торбуны. Касторное рисовалось немцам узловой станцией, этапом, где можно согреться: французский ром, русская печь. Касторное стало для немцев роковым тупиком.

Те, что вырвались, понеслись на запад. Немцы нумеруют дороги. Дорога к Курску у них помечена цифрой 13. Для суеверных — дурное предзнаменование. Уцелевшие не забудут дороги 13. Вторая немецкая армия оказалась не много удачливее шестой. Командир 82-й дивизии генерал Бенц кричал в бессилии: «Скорей!» Он выскакивал из разбитой машины. Бежал по сугробам. Смерть его настигла, как простого фрица. Адъютант Бенца, капитан Пиглер, опытный разведчик, «работавший» в Сиаме, в Индии и Китае, махнул бельм платочком — прощай, Бенц, здравствуй, плен! Он сидит в жарко натопленной избе, блаженно улыбается и рисует план дальнейшего отступления немцев: «К концу марта наша армия, вероятно, достигнет линии Днепра…» Я помню, как эти господа еще прошлым летом цедили: «К сентябрю мы достигнем линии Волги». Слово «достигнуть» несколько изменило свое значение.