Война, блокада, я и другие…

   Что знаю? Значу? Помню? Поминаю?

Я медленно и тяжко воскресаю…

Я взвешиваю, словно Хлеб, свою судьбу…
Смотрю на мир тревожными глазами,
Во многом разобраться я хочу.

В несправедливости, порочности и злобе,

В жестокости и жадности людской,
И в том куске спасительного Хлеба,
И в смерти, что косила город мой…

Я ела Хлеб, и он спасал от смерти…

И враг ел Хлеб, и… убивал меня…
Мой Хлеб — и жизнь и смерть одновременно.
Так что на этом свете знаю я?

Что знаю? Значу? Помню? Понимаю?

Где грань предательства, и подвига, и лжи?
Мучительно, никак не понимаю,
Как предавали не чужие, а свои?

Кто продавал продукты на толкучке?

Кто Хлеб менял на разное барахло?
Где брал? Где крал? И кто же был ограблен?
Чьи жизни бессердечье унесло?

Я, к сожаленью, многого не знаю…

И, к сожаленью, много знаю я…
Пытаюсь все свести концы с концами…
Не получается… я с мыслями одна.

Но память не дает успокоенья

И возвращает «на круги своя».
Я помню, как Даниловна сказала:
«Молись, Бог милостив, не выдаст Он тебя…»

Я умирала медленно и тяжко,

И также тяжко возвращаюсь в жизнь,
И книжным подвигам завидую напрасно —
Я верю бабушке, сказавшей мне: «Молись…»

Молилась ли? Конечно же, молилась…

Молила Хлеба, мира и тепла…
Молитв не зная, синими губами
Шептала, обращаясь в никуда…

Просила за подружку, за соседку,

За маму с папой: «Боже, сохрани…»
Что знала я, девчонка-малолетка,
О жизненных превратностях судьбы…

Мольбы мои, без хитрости и лести,

Голодный мозг заполнили собой…
И вера теплилась, и вторила надежде,
И согревала Душу добротой.