Война, блокада, я и другие…

                 Хлеб

Шел по земле пятидесятый…

И только пятый мирный год…
Как быстро все уже забыто!
Уже пресытился народ?

На Невском замерло движенье…

Не ночью, нет… средь бела дня…
Наперерез всему движенью
Седая женщина пошла…

Шагнула, как в огонь, как в бой…

Как будто телом заслоняла
Того, кто был не виден всем,
Но цену гибнущему знала…

Схватила прям из-под колес,

К лицу, к губам, к груди прижала
И на коленях перед ним,
Как над погибшим, причитала…

И в той дорожной суете

Она, как на суде, стояла…
В ее протянутых руках
Горбушка черная лежала…

Нет, не горбушка, а кусок,

Обезображенный бездушьем,
Размятый шинами машин
И все забывшим равнодушьем…

А женщина держала Хлеб…

И с дрожью в голосе шептала:
«Кусочек этот бы тогда…
И сына я б не потеряла…»

Кусочек этот бы тогда…

Кусочек этот бы тогда!
Кто осквернил, кто позабыл
Блокады страшные года?

Кто, бросив на дорогу Хлеб,

Забыл, как умирал сосед?
Детей голодные глаза,
С застывшим ужасом… в слезах…

А Пискаревку кто забыл?

Иль он родных не хоронил?
Там вечный молчаливый стон
Застыл с блокадных тех времен…

Там, в страшной братской коммуналке

Лежат умершие… вповалку…
Им не достался тот кусок,
Лежащий здесь… у ваших ног…

Кусок, не подаривший жизнь…

Кто бросил Хлеб — тот отнял жизнь…
Кто предал Хлеб — его вину
Суду погибших предаю…

Священный Ленинградский Хлеб —

Сто двадцать пять бесценных граммов —
Лежит в музее под стеклом,
Свидетель мужества и славы.

На Невском замерло движенье…

Седая мать, печаль храня,
Кусок израненного Хлеба
В руках натруженных несла…

Это подлинное событие, случившееся на углу Невского проспекта и набережной реки Мойки, свидетелем которого я была…

Конец войны

Первый класс я закончила хорошо, вот только за поведение мне влепили четверку «за систематическое чтение посторонней литературы во время уроков» и «за драку подушками». Это, может, и смешно, но бывало и такое. «Подушка» — это вовсе не подушка в полном смысле этого слова. Это была маленькая стеганая подушечка под тощую мою попу, так как сидеть на скамейке было невозможно, было больно и невозможно высидеть уроки. Такие подушечки носили с собой многие из детей, кто пережил блокадный голод. А дети, не знавшие голода, дразнили нас «барынями» и норовили отобрать их и кидали по классу. Ну а виноватыми были те, чья подушечка попадала на глаза учительнице. О, эта подушечка была еще долго моим спутником, и только к старшим классам я стала стесняться этой своей неполноценности и вместо подушечки во время уроков теперь подкладываю под себя согнутую ногу. И именно поэтому люблю сидеть на последней парте.

После первого класса летом была в Тайцах в пионерском лагере. Сдала там нормы ГСО — «Готов к санитарной обороне». Сдавать было легко. Очень многому научилась еще в госпитале. С БГТО — «Будь готов к труду и обороне» — было хуже, но значок получила тоже. Я носила два значка и была этому очень рада, тем более что нормы сдали далеко не все.

Там, в лагере, на пионерском сборе, посвященном зверствам фашистов на нашей земле, я впервые рассказала, что произошло с детьми Ленинграда в Демянске и Лычково в июле 1941 г., когда нас эвакуировали к самой линии фронта, навстречу наступающему врагу…