Война, блокада, я и другие…

                   Подранки

Как страшно умирали мы в блокаду,

Когда сознанье меркнет, и тебя
Уносит в мир иной неведомая сила,
Сгребая наши жизни под себя…

А Память беспощадна и жестока…

Она казнит по датам и без них —
125 бесценных граммов Хлеба
Запомнились в ладошках ледяных…

Мы, малолетние блокадные подранки,

Мы, в жертву принесенные войне,
Навек запомнили блокадную Голгофу
С распятьем на невиданном Кресте…

Мы крошку каждую запомнили на ощупь

И горький привкус голода во рту…
И холод, изнуряюще жестокий,
И страхов бесконечных чехарду…

Ведь мы свою судьбу не выбирали —

В концлагере блокадном, как в плену —
«Не безусловно нужными»[11] мы стали,
Но пережили голод и войну…

Мы все же выжили — хоть и не все, но все же,

Кто кроме нас такое пережил?
Мы — стоики, мы — мужество России.
Здесь каждый чашу горечи испил…

Испил до дна — лишенья и забвенья,

И Отче Чашу мимо не пронес…
Наш город стал воистину Голгофой,
А мы на ней распяты, как Христос…

Но нам Голгофу нашу не простили,

Нам в спину до сих пор кричат:
«Распни!» Иудины и Ирода потомки —
Не захлебнулись до сих пор в крови…

Декабрь 1993 г.

     Блокадное детство

Я не тушила «зажигалок»…

И не стояла у станка…
Я долго, тихо умирала
В блокадной комнате — одна…

Не по годам и как-то сразу

На взрослость детство разменяв,
Я все могла, я все умела —
Вот в куклы лишь не доиграв…

Мою казарменную маму

Я редко видела… в те дни,
И все блокадные невзгоды
На плечи детские легли.

Вживалась в очередь — за Хлебом,

Брела за снегом — для воды…
Колола щепки для буржуйки…
Едва спасалась от беды.

Семь лет! Какие это годы,

Чтоб в одиночестве прожить!
Но жизнь — учитель очень строгий
И запретила мне скулить…

Мы все взрослели по минутам

И по секундам счет вели…
И тот, кто пережил блокаду, —
По Духу не были детьми…

Сентябрь 1994 г.