Война глазами дневников

Продолжение дневника

15 февраля 1942 г.

15 февраля 1942 года меня привезли в Москву в полевой госпиталь в/ч №2386, размещавшийся в здании Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Было раннее утро и полтора часа меня не могли принять. Начальник госпиталя тов. Вольпер и его заместитель изволили спать, и их не разрешено было поднимать. Пришлось ожидать, лежа в машине, хотя я находился в тяжелом состоянии…

Такое поведение людей вызвало у меня подозрение, и это было не случайно, оказалось, что начальник госпиталя Вольпер, его заместитель Лившиц, комиссар госпиталя и ряд других лиц, их приближенных, оказались жуликами; они были арестованы и преданы суду…

Как после первого ранения, так и после второго меня стал лечить главный хирург тов. Каплан А.В. Это замечательный хирург. Ко мне он относился очень хорошо…

В 2 часа 16 мая звонил мне Сталин, спрашивал, как мое здоровье. Я ответил, что лечение идет хорошо, врачи говорят, что через 30–35 дней я поправлюсь. На это он мне сказал:

– Спешить не надо, нужно вылечиться как следует.

В начале июня дело уже совсем пошло на поправку, как вдруг состояние ухудшилось, нога стала воспаляться и очень болеть…

Набросал план описания Торопецкой операции…

В записи дневника за то же число он вспомнил и описал еще один случай, во время командования Брянским фронтом:

– Еще хотелось бы остановиться на одном весьма характерном случае. Когда я командовал в начале войны войсками Брянского фронта, то в сентябре месяце танковая армия противника особенно сильно давила на наш левый фланг, т.е. на левый фланг 13‐й армии. Для помощи молодому командиру тов. А.М. Городнянскому я послал своего заместителя тов. М.Г. Ефремова. Для усиления 13‐й армии я выдал из своего резерва одну стрелковую дивизию и одну танковую бригаду, но дело там не улучшалось. Я решил поехать туда лично и вот что я установил, побывав в войсках на самом левом фланге.

Выяснилось, что враг давит на левом фланге 13‐й армии, ворвался в наши части, на своих танкетках утянул две наших пушки. Я принял на месте нужные меры, дал указания двум командирам дивизии на контратаку, после этого поехал на ВПУ (вспомогательный пункт управления – Прим. Авт.). Там я застал тов. Ефремова и члена Военного совета армии, ведающего тылами, тов. Ганенко…

Эти друзья сидели за столом, накрытом обильной едой и выпивкой, и играли в шахматы. Играл тов. Ганенко с одним офицером штаба, а тов. Ефремов был у них в качестве консультанта. Когда мы подъехали к ВПУ, то слышали, как в нашем тылу, в трех км от нас рвались снаряды на железнодорожной станции. Оказалось, это те снаряды, которые по моему распоряжению были посланы 13‐й армии, но простояли сутки не выгруженными, и вот теперь они рвались, зажженные фашистской авиацией.

И вот, когда мы зашли с тов. Мазеповым (Мазепов Петр Иванович с августа по ноябрь 1941 г. являлся членом Военного совета Брянского фронта – прим. Авт.) в школу, где сидела шахматная компания…

Если бы я не видел сам лично, я бы не поверил, что в такой тяжелый период советские командиры – коммунисты, ответственные люди – могли просто так сидеть, выпивать и в шахматы играть. Я всю ночь ездил по войскам и довольно‐таки устал, и кушать хотел. Когда я увидел эту компанию, я весь внутри кипел, но, не показывая виду, я налил себе и Мазепову вина и сказал:

– Выпьем за тех, кто проигрывает в шахматы нашу страну.

Это взорвало т. Ганенко; ему, по‐видимому, смелости придало то, что он был выпивши. Он поднялся (до этого все сидели) и ко мне с недоборами:

– Товарищ командующий, поосторожней выражайтесь, не оскорбляйте, я член ЦК.

Это меня взорвало, и я хотел его избить, но нечем было, оружие мое осталось в машине. Но я их, Ефремова и Ганенко, так пропесочил, что они не знали куда деваться. Ефремова я отправил на КП фронта, а сам остался в армии, чтобы помочь Городнянскому.

После этого инцидента т. Ганенко послал шифровку Сталину, в которой изложил на меня жалобу, что я его здорово оскорбил. Эта шифровка пришла ко мне, на ней была резолюция Сталина следующего содержания:

«Товарищ Еременко, в чем дело, доложите.

В ответ Сталину я изложил все, как было. Позже мне говорили те, кто присутствовал, когда он читал мое донесение, он здорово смеялся и сказал:

– Еременко поступил правильно, но можно было и пожестче.

Ефремова и Ганенко сняли в 24 часа.