Папины старики не работали по возрасту, но как-то выживали. А более молодые работали на шахтах, в мастерских, в железнодорожном депо, на ремонте дорог и так далее. Работали, разумеется, «на оккупантов», только в чем была вина какого-нибудь мужика непризывного возраста, лет пятидесяти, если для прокорма семьи он был вынужден чинить немецкие машины. В чём виновата мать двоих-троих детишек, мывшая полы в комендатуре или чистящая картошку немецким солдатам? После освобождения многих из этих «изменников» забрали уже в НКВД. Речь не о полицаях или тех, кто сдавал евреев или подполье. Речь о тех, кто пошел на работу, чтобы не умереть с голоду.
(
**
После отьезда майора и его подчинённых, несколько месяцев постояльцев в доме не было. А зимой 42-43 годов поселилась немецкая женщина-офицер – зубной врач. В одной комнате поставили зубоврачебное кресло, другую комнату превратили в склад медикаментов, еще одну комнату заняла эта немка. Дом превратился в клинику с одним дантистом…
Каждый день с утра до вечера в доме толпились немецкие солдаты. Тут уж папа не может сказать, обязаны ли были они приходить на прием по назначению или же заходили, когда донимала зубная боль, а, скорее всего, и то, и другое. Дом пропах лекарствами, бабка постоянно стирала какие-то врачебные тряпки (но не одежду! Для стирки форменной одежды в германской армии существовала специальная служба прачечных). Дед опять что-то чинил и мастерил – какие-то скамейки для гостиной, превращенной в зал ожидания… Солдаты, приходившие на прием, вели себя тихо – как любые пациенты, вынужденные явиться на прием к зубному…
Опять повезло, конечно, что дом стоял в центре города и был большим, поэтому и отношение к дому, а, следовательно, к его жителям, было более-менее нормальным, даже, наверно, платили какие-то деньги за работу по обслуживанию дантиста (
**
За зубным врачом стал ухаживать молоденький офицер из какой-то другой, стоявшей неподалеку части. Он приходил каждый вечер, садился в гостиной и вел с врачихой неспешные разговоры. Когда потеплело, парочка стала посиживать на завалинке, ходили по вечерам гулять или в гости. Бабушка готовила еду и чай на всех. Жили очень мирно – «душа в душу».
А началась эта странная дружба между немкой и её ухажером, с одной стороны, и папиной семьей, с другой стороны, через пары недель после появления этой немки.
В один прекрасный день, после работы, та обратила взор на хозяев дома и усадила в зубоврачебное кресло сначала бабушку, потом деда, потом папину сестренку… Когда же очередь дошла до папы, тот, не желая подвергаться пытке бормашиной, выскочил из дома, пулей рванулся куда-то на окраины и просидел в каких-то заброшенных сараях, скрываясь, до темной ночи. Была мысль вообще домой не возвращаться, но, в конце концов, голод и ночной холод пересилили. Папа тихонько перелез через забор, открыл дверь, вошел на цыпочках в прихожую, надеясь, что все вокруг уже спят, и тут был намертво схвачен тем самым офицером, который ухаживал за дантисткой.
Офицер, держа папу за шиворот, дотащил его до кабинета (а папа в это время изо всех сил вырывался из рук ненавистного оккупанта) и усадил в кресло. Одновременно немец истошно звал врачиху и деда с бабкой. Все прибежали, врачиха схватила инструменты, а дед и бабка, вместо того, чтобы помочь внуку-пионеру отбиться от врагов, усердно помогали тем держать юного героя в кресле. Одним словом, спастись так и не удалось, и врачиха одержала полную победу, проверив все зубы, просверлив пару дырок и поставив пару пломб на больные зубы.