Война и люди

— Все ясно. Сейчас помощи просить будете. Тяжело, мол, «активных штыков» мало. Знаю. Поможем... — Он помолчал и добавил: — Чем можем. Но в основном рассчитывайте на собственные силы. Подумайте, все подсчитайте и доложите свои соображения.

Командарм уехал. Бондарев долго сидел над картой. Курил больше обычного. Потом поднял на меня ввалившиеся, обведенные синевой усталости глаза:

— Ну что молчишь, Никита Степанович? О чем начальству докладывать будем? Давай думать... Негоже скисать. Наступать-то все равно надо. Где людей возьмем, комиссар?

— Придется опять «Машку с Сашкой — в роту».

Бондарев улыбнулся.

— Ну что ж, давай, действуй. А я буду операцию планировать.

«Машку с Сашкой в роту» — фраза со смыслом. Символическая, что ли, вроде морской команды «Свистать всех наверх!». Создали мы в корпусе небольшой ансамбль. Два солдата в нем выступали в роли конферансье. Коронный номер их — шуточный перепляс с частушками на злобу дня, и назывался «Машка с Сашкой». Здорово он у них получался. Бойцы, помню, ладони отбивали, аплодируя. И вот в один из таких же, как сейчас, тяжелых для корпуса дней (было это несколько месяцев тому назад) приехал к нам генерал — представитель штаба фронта. Мы доложили ему, что людей в полках мало, нужно пополнение.

— Развели ансамбли, а воевать некому, — накричал он на командира. — Все — в роты.

Пришлось нашим самодеятельным артистам разойтись по подразделениям. Надо сказать, что дрались они так же, как и играли, отменно. «Сашку» однажды ранило. Так он и выходил на сцену с перебинтованной рукой. В зале обычно при его появлении слышался одобрительный гул: «На все руки мастер, что фрица бить, что бойцов веселить». Тот же генерал позднее, посмотрев концерт, похвалил:

— И воевали хорошо, и ансамбль сохранили. Молодцы.

С тех пор и пошло: «Машку с Сашкой — в роту» — значит, всех, кто способен держать в руках оружие, в критические минуты — на передовую.

В тот же день приступили к работе. Бондарев приказал своему заместителю по тылу полковнику С. Ф. Абрамову до минимума сократить тыловые подразделения. В помощь ему выделил офицеров политотдела. Сам поехал во 2-ю гвардейскую воздушнодесантную дивизию. Ее только что переподчинили нашему корпусу. Гвардейцы-десантники недавно вышли из боев, пополнение получить также не успели.

Многое в дивизии изменилось. На другую должность ушел комдив Илья Федорович Дударев. Дивизию принял полковпик Степан Макарович Черный. Начальник политотдела подполковник Игнатий Григорьевич Мазуркевич доложил, что полки готовы к наступлению.

Деловую часть беседы мы закончили быстро. Я убедился, что политический отдел здесь работает дружно.

— Ты меня не сопровождай. Дел у тебя много. Сам проеду в полки, встречу старых друзей, посмотрю, как готовятся к наступлению, — сказал я Мазуркевичу.

В одном из батальонов нашел майора Михаила Трофимовича Полтавца, теперь уже секретаря дивизионной партийной комиссии. Он вместе с парторгом ставил задачу коммунистам. С горечью узнал, что лучший в дивизии замполит полка Володя Вырвич тяжело рапен в голову, отправлен в госпиталь, и, видимо, надолго.

Заехал я и в медсанбат, к майору Шапошникову. Этот энергичный, веселый, отлично знающий свое дело человек всегда вызывал у меня симпатию. А раненые в нем души не чаяли. Борис Васильевич встретил меня своей неизменной улыбкой. Обнялись.

— Сколько лет, товарищ полковник, сколько зим...

— Да не так уж много. А впрочем, на войне иной раз и день месяцем кажется.

Предаваться воспоминаниям не было времени, и я сразу приступил к делу.

— Раненых повидать хочу. Поговорить.

В тесной комнатушке, отведенной для тех, кто уже «малость подлатался», нас сразу засыпали вопросами:

— Как на фронте, товарищ полковник?

— Гоним фрица?

Объяснил обстановку, рассказал, что корпус готовится к новым боям.

— Товарищ полковник, у нас вчера тут неприятность вышла. — Это говорил высокий солдат, с повязкой на шее. Я насторожился.

— Мы вот четверо два раза к майору ходили. Просим: отпустите, здоровые уже. Я парторг, а рота в бой пойдет...

— Погоди, погоди, — перебил его Шапошников. — Здоровых всех выписали.

Раненые загудели:

— Не всех...

— Мы разве барышни?

— С прыщом из санбата не выпустят!

— Ты, Борис Васильевич, вот что сделай, — предложил я. — Посмотри еще раз всех и реши персонально: кого можно и нужно — отпусти, а кого нельзя — лечи.

Несколько человек сразу же направились на последнюю перевязку. Пожилой боец, сунув под кровать палку, тоже поспешил к выходу. Он явно старался показать, что ему наплевать на больную ногу, и тихо бурчал себе под нос:

— Правильно. Хватит сачковать, на передовую давно пора.

— Стоп, — перехватил его Шапошников. — Вам, Мамыкин, рано о передовой думать. И вам, Никитин, тоже.

Невысокий солдат с марлевой чалмой на голове сморщился, как от зубной боли:

— Доктор, в бою раны сами заживают, а тут дойду окончательно. — Он быстро повернулся ко мне. — Товарищ полковник, замолвите словечко. Вы же меня знаете.