Война и люди

Много писали о таранах, потому что в этом акте ярко проявлялась готовность жертвовать жизнью во имя Родины. И об этой готовности тогда, в сорок первом, важно было рассказывать. Ну и, естественно, действовал закон: чем чаще о чем-то пишут, тем чаще это находит отзвук и в жизни… Позже, когда качество немецких и наших самолетов уравнялось и когда летчики поднабрались опыта, к таранам стали прибегать редко.

– Несколько вопросов о человеческих качествах. Выносливость. Бомбежки, обстрелы, атаки под пулеметным огнем — это стоит на первом месте, когда говорят о войне. Но был ведь еще нечеловечески тяжкий труд: многие сутки без сна, ночлег в снегу, на морозе, переправы в ледяной воде, еда — когда что придется. И никаких простуд, радикулитов, воспалений и всяких других болезней мирного времени! Как все это вы объясните? — Это в самом деле поразительный факт. Я сам, помню, на Северном флоте во время высадки с разведчиками на берег по пояс оказался в воде и шел потом двенадцать километров — все на мне гремело, как жестяное, от мороза. И ничего! Происходила мобилизация каких-то резервных сил организма, каких-то защитных средств. (Медики это хорошо знают.) Но после войны, как после всякого сильного напряжения, наступила реакция. Все сказалось. У многих. У меня вот голова очень чувствительна к холоду. Причина? Во время полета на У-2 сорвало шапку. Так и летел на морозе в открытой кабине. Тогда ничего, двести граммов принял — прошло. И все-таки след остался.

– О человеческой психике… Кажется, у маршала Василевского я прочел любопытные строки о том, как, анализируя в начале войны причины возникающей паники, установили: в предусмотренной боевым уставом одиночной ячейке боец и чувствовал себя одиноким, оторванным от всех, чувство страха одолевало его. Когда бойцов стали располагать в траншеях, положение сразу же резко переменилось. Чувствуя рядом соседа, человек меньше испытывал страх. Есть ли у вас какие-нибудь наблюдения на этот счет?

— Да, человек, видимо, так устроен, что одиночество при опасности действует угнетающе. Я видел во время бомбежек: люди жались поближе друг к другу. Казалось бы, наоборот — рассредоточиться, нет — жались друг к другу.

Вспоминаю и свои ощущения. Ходил с моряками-подводниками ставить мины. Нас бомбили. И я не скажу, что было приятно чувствовать, как лодка вздрагивает от недалеких взрывов. Но сильного страха я не испытывал — рядом были люди. Самой страшной мне казалась всегда одинокая смерть пехотинца.

Из всего этого можно сделать выводы о каких-то психологических закономерностях, выраженных в давнишней мудрости: «На миру и смерть красна». Одиночество же перед лицом опасности — трудно переносимое дело.

Если говорить о человеческой общности в широком философско-житейском смысле, то война всех нас сблизила, объединила. Без этого, я думаю, победить было бы невозможно.

– И еще — о восприятии человеком войны. Один много и хорошо воевавший солдат мне сказал: «Когда сидишь в окопе или траншее, привыкаешь к смерти, к грохоту, ко всему. Самое тяжелое: после госпиталя, после переформировки или отпуска снова лезть в пекло». Вы с этим согласны? — Да. Мне то же самое многие говорили.

– Теперь нравственные категории. Долг. Не могли ли вы вспомнить конкретный яркий пример исполнения долга? — Ну, например, так. Первые дни войны. Армия отступает, беженцами заполнены дороги. А навстречу им с востока на запад, под бомбежкой идут молодые гражданские парни. Они шли на свои призывные пункты, спешили. Их вели вперед полная неизвестность, неверие, что немцы могут быть так близко. И вело их крепкое чувство долга.