Война и люди

– Оружие, – говорю, – полковник, оружие пусть вернут.

Раздали оружие – нет моего браунинга! Трофейного браунинга, с рубином на рукоятке. Он у нас в роте вроде как талисман был. Покажу, бывало, ребятам: «Пока он с нами – ничего не случится».

– Без браунинга не поеду!

Оказывается, сукин сын капитан успел подарить браунинг кому-то из верхних по званию. Полковник Быков вытащил пистолет.

– Застрелю, если немедленно не вернете.

Побежал капитан. Приносит, трясущейся рукой отдает, извиняется:

– Может, еще встретимся когда-нибудь…

Я, помню, под горячую руку сказал:

– Знаешь, капитан, если встретимся, я до утра ждать не стану.

…На войне много недоразумений случалось. Все можно понять и простить. Но равнодушия к людям прощать не могу».

Миклухо-Маклай

«Вызвал меня генерал: «Просится к тебе человек, будь ему другом».

Знакомлюсь. Высокий широкоплечий солдат. Такого из окопа за версту видно. Профессия до войны – географ. Доктор наук. Зовут Николай Дмитриевич. Фамилия Миклухо-Маклай.

– Не родственник ли тому, знаменитому?

– Внук…

Началась у Миклухо-Маклая служба в разведке. Для меня, студента, доктор наук выше, чем генерал. По правде сказать, старался его беречь. Переключил было на него обязанность по писанию всяких ротных бумаг. Но доктор наук взбунтовался: «Бери на задания – и все!» Намекаю ему, что не так уж много у нас в стране докторов, чтобы каждый день рисковать.

– На войне все равны, – отвечает.

Тоже вроде правильно. И все-таки на самые рискованные задачи старался его не брать. Упирается:

– На войне все равны. Немец завоевывать шел, а я защищать должен. Грош цена моей географии, если земля, на которой я вырос и дед мой жил, будет называться нерусской землею.

Приходилось ему уступать. Отчаянной смелости человек. Слава Богу, остался жив. Лет восемь назад дома у меня открывается дверь. Заходит. Высокий, неуклюжий… Обнялись, вспомнили про войну. О других делах пошел разговор.

– Где, – говорю, – работаешь, Николай Дмитриевич?

– Там же, где до войны. Директором Института земной коры. На войне все были равными…»

Поединок

«Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.

– Охотник? – спрашивает командир.

– Охотник, – говорю.

– К Данилову…

Старик Данилов был снайпером в части. Он сказал: «Попробуем…» Поставил на сто шагов спичечный коробок и лег рядом со мною. Пять раз подряд надо было попасть. Пять раз я и попал. Данилов был из горьковских охотников. Седой уже, зубов половины нет, а глаз как у коршуна. Подарил он мне в первый же день знакомства пристрелянную винтовку. Я к ней добыл десятикратный прицел оптический. С этой винтовкой и войну закончил. Кое-кто смеялся: «Командир, а с винтовкой в разведку». А я за полверсты, бывало, держал фашиста на мушке…

Два хороших снайпера на открытом месте двум сотням солдат не дадут подняться. За деревню Россолай, помню, был у нас бой. Фашисты обозлились, идут прямо в лоб по открытому месту. Даю команду: «Никому не стрелять!» Ложимся с напарником и через стекла прицела выбираем по одному. Надо сказать, немцы воевали с умом. Перехитрим, бывало, фашиста – в своих глазах вырастаем. Но это были девять глупых атак. Я тогда раз тридцать с лишним стрелял. По существу, вдвоем и не отдали деревню…

За офицерами на первой линии мы охотились в паре с Даниловым. Была у нас и схватка с фашистским снайпером. Стояли под деревней Бочканы. Житья не дает этот снайпер. Двух командиров достал, начальника разведки дивизии Бережного – прямо в висок. На второй день после этого подходит ко мне подполковник-артиллерист:

– Покажи-ка передний край.

– Тут, – говорю, – нагибаться надо – снайпер работает.

– Ну, Шубин, зря, выходит, говорят о тебе. Трусишь.

– В перископ, – говорю, – надо смотреть.

– Брось мудрить.

Стоим. Я артиллеристу кивком головы показываю, где что. Вдруг – раз! У подполковника голова набок. Прямо в глаз пуля. Молодой еще был…

В тот же день мы с Даниловым залегли караулить фашиста. До вечера пролежали – не обнаружили. Еще день лежим – не обнаружен. Каждый бугорок, каждый сучок на деревьях глазом обшарили. На третий день Данилов указал на развилку дальней сосны. Старика одолевал кашель, и я остался один.

Снайпера не видно. Сколько я ни глядел – негде быть ему, кроме как в развилке этой сосны. «Дождусь, – думаю, – будет же когда-нибудь спускаться на землю». Дождался. Под вечер, вижу, спускается снайпер, винтовку бережно держит…

Каким-то очень знаменитым снайпером оказался. Пленный потом рассказывал: «В Германию хоронить повезли…»

«Минёры»

«Два раза ходили – и все впустую: нет «языка»! Генерал, помню, вызвал лично: «Шубин, голубчик…» Я нервничаю. Ребята в землянке тоже переживают: «Эх, если бы взять! Я его пять километров на себе бы понес». «Я ему спиртовой недельный паек отдам». Готовимся к новому переходу. Выбрали место: лесок за деревней Бочканы. Был у нас порядок в дивизии: если мы готовимся перейти – на этом участке никто не мешает. Вдруг докладывают: приехали двое из штаба армии, будут работать.

Подходят двое к землянке: старший лейтенант с капитаном.