Война и Мир

Послышались аплодисменты, все выпили. Сидя за столом, я неспешно оглядывал гостей. Судя по их лицам, не все они прониклись идеями цесаревича. Говоря откровенно, наша великая литература по какой-то загадочной причине выбрала курс на описание нечеловеческих страданий, житейской безысходности, полнейшего равнодушия, всепоглощающей неграмотности России и высосанных из пальца моральных терзаниях. Не все, конечно, но многие творили именно в таком ключе. И я искренне не понимал, почему не писать о героических свершениях, подвигах, приключениях и красивой любви? Зачем столько «чернухи», хотя подобного слова никто и не знал?

Мне всегда нравилась бодрая проза Джека Лондона, который показывал силу и энергию белого человека, способного достичь каких угодно целей. Верно, в такой литературе меньше глубинного смысла и философии, но зато больше жизни, оптимизма и мотивации для читателя. Дюма стал знаменитым благодаря легким приключенческим романам. Да и тот же морской офицер Станюкович показал всем, как можно и нужно описывать людей, выводя на первый план именно героизм, человечность, доброту и сострадание.

Ответное слово от гостей как наиболее уважаемый взял Иван Тургенев. Говорил он красиво, гладко, но все же осторожно протолкнул мысль, что писатель или поэт не может творить по принуждению или заказу, ведь им тонким ранимым душам нужна свобода, внешняя и внутренняя.

Ага, знаем мы вашу свободу и деликатный внутренний мир! Проще надо на мир смотреть, господа и дамы, не рыдать горькими слезами по всякому поводу, а восторгаться успехами Родины. А успехи есть, и немалые.

В целом, цесаревич пригласил поэтов и прозаиков в Плевну, чтобы подстегнуть их мыслительный процесс и напомнить о совести — мол, пора и о чем-то важном писать. А то, в самом деле, получалась какая-то совершенно дикая ситуация. Россия покорила Среднюю Азию, а никто даже пальцем не пошевелил оформить подобное полноценным романом. Если бы не Тургенев и его очерк о гусарах Смерти, да мой брат Митя, минувшие завоевания вообще прошли бы мимо большинства людей. Простые обыватели плевали на Туркменистан и тамошние победы, и с подобным равнодушием следовало бороться. Началась Турецкая война, народ поднялся на защиту православных болгар, а кто всерьез взялся за подобную тему? Офицеры и различные участники много пишут о нынешних событиях, свидетелями которых стали, но все это не то.

Банкет продолжался долго, гости любили сытно покушать и умели пить. В перекурах все разбивались по небольшим группам, и я успел немного пофлиртовать с Софьей Ковалевской. Она оказалась жутко умной, начитанной и красивой дамой. Но, как и всякая женщина, любила комплименты, пусть и соответствующего интеллектуального уровня, и никак не могла устоять перед гусарской формой, тем более, такой прославленной.

Как я понял, она с сочувствием относилась к революционным идеям, окружив себя эмансипированными подругами, неординарными друзьями и своеобразными коллегами. Да и дочка у нее имелась.

— Но что вы все обо мне… Расскажите лучше о своих подвигах, генерал, — глубоким чувственным голосом попросила Софья.

— Слушаюсь! — естественно, я не мог отказать женщине в ее просьбе. Поцеловав даме руку, я приступил к рассказу о скромных буднях гусар Смерти.

После писателей до Плевны наконец-то добрался генерал Фельдман, глава Европейского отделения ВУК или по-простому — Военной разведки. С Федором Александровичем я был знаком неплохо, хотя больше общался с Шауфусом, начальником Азиатского отделения. Так уж получилось в связи со спецификой и местом моей прежней службы. Но теперь, став генералом, отчитываться перед Паренсовым мне было не с руки. А так как я выразил твердое намерение и дальше быть полезным русской разведки, то меня на время переподчинили Фельдману.

— Поздравляю вас генералом, Михаил Сергеевич, — произнес он, пожимая мне руку. — Быстро вы взлетаете, ничего не скажешь. И что-то мне подсказывает, что на этом не остановитесь.

— Как Бог даст, — скромно ответил я.

— А вы фаталист, батенька, как и я, к слову. Да-с, а ведь и меня Провидение направило, можно так сказать, — мы беседовали наедине, он по праву старшего занял мой стол в рабочем кабинете, который я использовал как комендант Плевны. — Вы, наверное, не знаете, но мы с Обручевым стояли при зарождении русской разведки, а ведь я был тогда в чине капитана. Вот так обстояли дела, тогда никто нашей службе стратегического значения не придавал, не то, что сейчас.

— Так расскажите о своем прошлом, Федор Александрович, мне есть чему у вас поучиться.