Война и мир Михаила Тухачевского

Я знаю, что на основании § 159 свода военных законов о наказаниях, военнопленный, совершивший побег несмотря на данное честное слово, подвергается смертной казни»52.

Какова же была жажда освобождения, если Тухачевский и Чернивецкий решились на побег, зная, что в случае поимки их ждет смерть…

Комендатура лагеря зарегистрировала это донесение лишь через 5 дней — 21 августа 1917 года. Ответ последовал еще через 5 дней — 26 августа. Немецкое делопроизводство, что в военное, что в мирное время, к счастью для беглецов, велось без спешки.

Тухачевскому бежать удалось, правда, с некоторыми осложнениями. Об этом он сам рапортовал полковому начальству:

«Начало побега было очень неудачно. Сразу же в лесу мы наткнулись на жандарма, который нас долго преследовал. Наконец, разделившись, мы побежали с капитаном Чернивецкий в разные стороны. Жандарм стал преследовать меня, но через полчаса выбился из сил и отстал. Что стало с капитаном Чернивецкий, я не знаю. Через 9 дней я был пойман жандармом, объявился солдатом Михаилом Ивановым из лагеря Мюнстера, был помещен в лагерь Лехфельд, где отбыл наказание для солдат, и после был отправлен в лагерь Пукхейм. Там я работал вместе с солдатами три недели и наконец убежал с унтер–офицером Новиковым и солдатом Анушкевичем. Через десять ночей ходьбы они были пойманы жандармами у города Шторгка, а я убежал и еще через три ночи ходьбы перешел швейцарскую границу у станции Таинген. Оттуда я следовал на Петроград через Берн, Париж, Лондон, Христианию и Стокгольм »53.

Из материалов дела:

«16 августа 1917 года в половину седьмого вечера унтер–офицер Гофман, который вел на прогулку русских офицеров, давших письменное обязательство словом чести не совершать побегов во время прогулок доложил, что два офицера скрылись из виду. При немедленно поднятой тревоге было установлено, что исчезли русские офицеры капитан Чернивецкий и лейтенант Тухачевский. На следующий день через французского лейтенанта Лаба мне было передано прилагаемое письмо Тухачевского, которое я, за отсутствием русского переводчика, направляю в комендатуру для перевода»54.

Вот оно.

«Милостивый государь!

Я очень сожалею, что мне пришлось замешать Вас в историю моего побега. Дело в том, что слова я не убегать с прогулки не давал.

Подпись моя на Ваших же глазах и в присутствии французского переводчика была подделана капитаном Чернивецким, т. е. попросту была им написана моя фамилия на листе, который Вы подали ему, а я написал фамилию капитана Чернивецкого на моем листе. Таким образом, воспользовавшись Вашей небрежностью, мы все время ходили на прогулки, никогда не давая слова. Совершенно искренно сожалею о злоупотреблении Вашей ошибкой, но события в России не позволяют колебаться.

Примите уверения в глубоком почтении Подпоручик Тухачевский 10 августа 1917 г.»55 Судя по дате, письмо было написано до побега. Неоспоримое свидетельство того, что Тухачевский испытывал потребность объясниться, внятно «зафиксировав» собственную незапятнанность в нарушении кодекса офицерской морали (русской и французской, воспитанной на идеалах XIX века). При всей самоуверенности, он весьма зависел от мнения избранных им же самим в качестве «референтной группы» людей и не позволил бы себе нарушить нормы чести.

В письме прочитывается и стремление оградить товарищей от возможных подозрений лагерного начальства — именно потому столь подробно описывается история подлога.

Тухачевский знал, что побег не вызовет ни ужесточения режима, ни наказаний для не замешанных в происшествии товарищей. Для него, очевидно, была неприемлема сама мысль бросить тень на тех, кто разделял с ним лагерное существование. (Кстати, Тухачевский, уже находясь в России продолжал посылать письма своим приятелям из форта IX, что было даже зафиксировано в его ингольштадтском деле56.) И конечно, в документе сквозит лукавое самодовольство — бежавшему подпоручику удалось оставить с носом педантичных немецких надсмотрщиков, доказав их бессилие перед искренней жаждой свободы.

Бежавший вместе с Тухачевским капитан Чернивецкий был снова схвачен и привлечен к суду по статье 159 Военного уголовного кодекса Германии57. В соответствии с ней за нарушение честного слова полагалась смертная казнь.

«Чернивецкий показал следующее: поблизости от Цухеринга он и Тухачевский ускорили темп и удалялись все больше от остальных офицеров (пленных. — Ю. К.) и сопровождавшего их унтер–офицера, замыкавшего колонну. Они спрятались… и отошли на юг, в лес.

Здесь их стал нагонять жандарм, который сделал по ним несколько выстрелов. Чернивецкий выбросил пакет с резиновым плащом (впоследствии, после поимки, он попросил коменданта лагеря вернуть ему плащ, мотивируя, что эта вещь не является «предметом для побега» и нужна для «укрытия от влаги», плащ был возвращен.