Война и мир в отдельно взятой школе (роман-буриме)

— Только ведь это все равно кто-то из нас. Понимаете? Ну ладно. Не хотите признаваться, не надо. Но давайте договоримся, что на этом всё, хватит. Больше никаких гадостей. Согласны? Я спрошу каждого, чтобы все было по-честному. Андрей Лубоцкий, с тебя начнем. Неважно, ты это сделал или нет, просто поклянись, что не причинишь вреда и не обидишь Аню Шергину. Клянешься?

— Клянусь. Но право сохранять бойкот я оставляю за собой.

— Как хочешь. Теперь ты, Лиза.

— Клянусь. Но от бойкота не отказываюсь, — подняла руку Дейнен.

…Класс разошелся по домам. Под липами остались Петя, Федька и Соня.

— Безносик, ну чего ты так расстраиваешься? — спросила девушка, становясь поближе к Дорохову. — Три к носу, все пройдет. Поговорка есть такая, знаешь?

— Гадко все это, Соня, гадко. Федь, дай закурить.

— И ты, Брут? — снова удивился Дорохов.

Петя с каким-то отчаянным видом сделал подряд три глубокие затяжки. Покраснел, потом побледнел и разразился жутким, выворачивающим наизнанку кашлем. Федька и Соня согнулись пополам от смеха.

— Тоже гадость… — проскрипел Петя, держась за горло и отплевываясь. — Ох-х-х… Ладно. Я домой. Пока.

Пошатываясь, он двинулся к выходу с территории школы. Дорохов подался за ним, но Соня придержала его за рукав:

— Дойдет.

— Дойдешь, Петь? — крикнул ему вслед Федя.

Безносов, не оборачиваясь, покачал в воздухе рукой с поднятым вверх большим пальцем.

Вечером у всех одноклассников звякнул мобильник.

Kuraga. 13.09_18:41. Что, пупсы, понравилось шоу двух крыс? То ли еще будет! Готовьтесь все, и Шерга особенно.

На следующий день перед первым уроком, едва войдя в класс, Безносов демонстративно подошел к парте, за которой сидели Шергина и Селезнев. Протянул руку Василию, повернулся к девушке.

— Аня, привет.

— Привет, — немного подозрительно ответила та.

— Как ты?

— Да ничего, спасибо. Пришла в себя. Уходить не собираюсь, — пошутила она.

— Ну и отлично. Обращайся, если вдруг что-то нужно будет, — чуть повысив голос, чтобы слышали остальные, сказал Петя.

Лубоцкий, склонив голову набок, наблюдал за этой сценкой, потом пожал плечами и отвернулся. Остальные сделали вид, будто ничего не произошло.

* * *

Когда накануне Петя пришел домой, мама приблизилась к нему, привстала на цыпочки, поскольку была уже на полголовы ниже сына, и втянула воздух.

— Ты закурил? Совсем с ума сошел?

Петю немного мутило от трех затяжек, и выслушивать материнские упреки не было никакого желания. Мать же, напротив, была на взводе. Мысль о свалившемся, но пока недоступном богатстве нервировала ее хуже гвоздя в ботинке. Она то и дело срывалась по поводу и без повода. И чаще всего, конечно, на Петра.

— Уже куришь, да? А что потом будет? Пить начнешь, гулять?

— Ма, ну хватит. Я случайно затянулся… — пробурчал Петька и тут же понял, что сморозил глупость.

— Случайно — это как?! — взвилась мать. — Сигарета тебе сама в рот попала? У тебя головы, что ли, вообще нет? Ты кем хочешь вырасти? Как отец твой? Таким же? Детей бросать?..

Петька понял, что «концерт» может растянуться на целый вечер, и поступил так, как делал уже не раз. Собрал рюкзак и двинулся к двери.

— Ты куда, опять к Федьке? — спросила мать, оборвав монолог.

— Угу, — максимально неопределенно промычал в ответ сын.

— И ночевать опять у него останешься?

— Если его родители не прогонят.

— Когда это они тебя прогоняли?

Как ни странно, известие о том, что она проведет вечер одна, успокоило Галину Алексеевну. Больше всего она любила одиночество, общение с людьми давалось ей с трудом.

Петя поцеловал мать на прощание:

— Ма, я правда по глупости затянулся. Больше не буду, честно.

— Ладно, ладно, верю, — оттаивая, обняла его в ответ мать. — Точно не будешь?

— Точно.

Петька натянул свои пожившие конверсы («Новые, что ли, купить?») и постарался поскорее выскользнуть из квартиры. Врать он не любил, а между тем соврать ему только что пришлось. Дело в том, что он совсем не собирался к Федьке. С некоторых пор у него образовалось свое убежище, которым он мог пользоваться втайне от матери. Во время последней встречи адвокат покойного отца Евгений Адамович Чарторижский передал ему ключи от трехкомнатной квартиры в Колпачном переулке. Одной из многих, что числились за почившим олигархом. Не самой просторной и роскошной, но самой любимой и часто посещаемой.

— Обживайте, юноша. Все равно по завещанию она ваша. Только, чур, без дебошей и шумных компаний. Консьерж проследит.

Когда Петя пришел в Колпачный в первый раз, консьерж, как и было уговорено, связался с Чарторижским, адвокат по видеосвязи перекинулся несколькими фразами с парнем и, удостоверившись, что он именно тот, за кого себя выдает, приказал пропустить гостя.

Высокая, тяжеленная, покрытая резьбой деревянная дверь открылась мягко. «Словно у холодильника», — подумал Безносов.