Война и мир в отдельно взятой школе (роман-буриме)

В 1997 году тут образовался православный лицей, но год спустя из правительства вылетел младореформатор Мец, у которого были в 1996 году особые заслуги, и в утешение ему был дан собственный образовательный проект. Мец быстро все понял и уехал, но на хозяйстве оставил последнего директора, Семенова: это был его метод — находить приличных людей и самоустраняться. Семенов быстро смекнул, что каких бы образовательных новаций ни выдумывали новые лубянские хозяева России, для собственных детей они желали нормального образования, пусть и без всякой идеологии. Семенов набрал замечательных людей, чье присутствие в жизни школьников было ненавязчиво, — почему в своем романе они ни разу и не упомянули этих педагогов, но они ведь и родителей почти не упомянули. Как гласит старинный британский анекдот, мальчик молчал до восьми лет только потому, что все в доме было нормально, а в восемь громко сказал: «Кофе холодный».

Теперь перед ними лежали руины Калачёвской школы, которая выжила во времена всех терроров, но не пережила эпохи Великого-Не-Нада, которая могла дышать даже сероводородом, но не умела существовать в вакууме. Благородные народники, безумные рационалисты, религиозные нигилисты, бородатые классики, бритые авангардисты, самодовольные новаторы, вечно оправдывающиеся меньшинства, обреченные гегемоны и прочие ходячие оксюмороны русской жизни рассеялись в этом холодном ветре, в ясном и солнечном дне российского предзимья, и не было ни малейшей надежды, что они кому-нибудь еще понадобятся, ибо такие тысячелетние исторические курьезы не появляются на земле дважды.

— Что же, — спросил наконец Лубоцкий. — Что вы нам скажете, Львович?

— Литература больше не работает, нужно что-нибудь другое, — ответил Соболев, давно ждавший этого вопроса.

— Типа Хабаровска? — уточнил Безносов.

— В России все вообще съезжает на Восток, — повторил Соболев любимую мысль, — может, и на Дальний. Но, по-моему, это не очень интересно.

— То есть все зависит от нас? — уточнила Лиза.

Соболев обвел взглядом своих одиннадцатиклассников, которых постепенно растаскивала в сторону другая жизнь, и не нашел в них никакой единой доминанты. Они были удивительно свободными, но и чрезвычайно конформными; ни от кого не зависели, но ни в ком и не нуждались; умели постоять за себя перед слабыми и отлично ладили с сильными. Они вобрали в себя весь опыт этой страны, семьи и школы и потому были одинаково готовы ко всему. Впервые в истории они действительно могли решить все сами — и точно так же впервые от их выбора ничего уже не зависело.

Соболев положил к забору сигнальный экземпляр романа и закурил, впервые не стесняясь детей.

— И что делать? — спросила Шергина.

— Если бы знать! — усмехнулся Соболев, и все мальчики повторили его восклицание.

И это было бы прекрасным финалом, если бы внезапно подошедший человек в камуфляже не сказал им осипшим, но бодрым голосом:

— Расходитесь, нечего тут.