— Да-да, — с готовностью кивнул Соболев. — Несварение желудка. Все можно объяснить дурной погодой, эпохой, недостаточной свободой, перевалить на отческий бардак, списать на перетруженный рассудок, на
— Но если все на самом деле так?! — закончила Шергина, тоже любившая этого автора.
— Или
— Тогда приходится признать, что
27 ноября 202* года у ровной, укатанной грузовиками площадки, с которой вывезли последние кирпичи Калачёвской гимназии, почти в полном составе стоял несостоявшийся одиннадцатый класс, ныне рассеянный по школам московских окраин.
Погода была удивительно ясной и светлой, среди мерзкого дождливого и теплого ноября выдался, как нарочно, солнечный день с легким морозцем, и все говорило о строгости и самодисциплине. Такая погода не располагала к сюсюканью. Все стояли молча, пытаясь вообразить сто пятьдесят три года существования Калачёвской гимназии, подводя итог этой долгой, пестрой, насыщенной, славной и бессмысленной истории.