Война и мир в отдельно взятой школе

Лубоцкий достиг изометрического пика, высчитал двенадцать секунд, расслабил мышцы.

– А у меня тогда как раз черная полоса началась, из художественной школы выгнали, все вокруг как озверели… – Дейнен выпила полбутылки. – А тут Шерга подойдет так и говорит потихоньку: «Эй, Бобр! Эй, Бобр!» Потом мне полгода снились, знаешь, такие мордастые, всё ходят, ходят, ходят…

Лубоцкий несколько потерял нить разговора и не уловил, кто именно настойчиво снился Дейнен, бобры или мастера художественных искусств.

– Я же тебе жаловалась, – напомнила Дейнен.

– Я думал, про бобров ты иносказательно.

– Нет, – покачала головой Лиза. – Ты не представляешь, как я ненавижу бобров. Иногда мне кажется, что я чувствую их запах…

Дейнен понюхала воздух, поморщилась. Лубоцкий вооружился резиновой лентой. Кошка напротив оказалась не чучелом и принялась умываться лапой.

– Моего отца в детстве бобер укусил, – сказал Лубоцкий. – А сейчас их еще больше стало…

Лиза пила минералку. В широкие окна четвертого этажа задувал теплый ветер, пятница, и в школу завтра не надо, и… Лубоцкий пробовал почувствовать радость от предстоящих выходных, но почему-то не чувствовал ничего. Завтра они собрались встретиться у Дорохова и обстоятельно обсудить сложившееся положение, потом куда-нибудь сходить посидеть, отдохнуть.

Лубоцкий поглядел в северное окно на каштаны. Каштаны гораздо лучше весной.

– Я как вижу Шергину, так у меня… Да ну их… Я даже перевестись из нашей школы хотела. Просила у мамы…

Дейнен допила воду, свинтила крышечку, приладила ее на левый глаз, как монокль, встала в кресле, уставилась на Лубоцкого.

– «Это лучшая английская школа! – пропищала Дейнен, видимо, передразнивая мать. – Туда очередь как до Владивостока! Ах, Лиза, Бернард Шоу ходил по этим коридорам! Он опирался на эти стены и оставил на них свой автограф! Здесь все дышит культурой! Здесь творилась история! Здесь…»

Дейнен замолчала и вдруг пошла красными пятнами, Лубоцкий испугался и подал Лизе еще бутылочку. Дейнен вернулась в кресло с пробкой в глазу.

– То есть ты за? – не понял Лубоцкий.

– Не знаю. Если Шергина снесет квартал – в старших классах я ее не увижу. Если Шергина не снесет квартал – я порадуюсь, что ее планы расстроились.

– А я?

– Тебя, конечно, жаль. Но…

Дейнен допила вторую бутылочку, открутила пробку, зажала ее правым глазом. Лубоцкий взял пружинные кистевые эспандеры.

– Я буду грустить о тебе в Мытищах. Вспоминать, писать стихи. Это хорошо для души.

– Это хорошо для души?

– Это хорошо.

Дейнен подняла брови и уронила пробки. Лубоцкий закрыл эспандеры.

– Но до Чертанова не так уж и далеко, – с сомнением заметил Лубоцкий.

– Не надо! Нет, нет, это вселенная, я в Мытищах, ты в Чертанове, между нами Москва, как бездна. Только так, только так…

Дейнен достала телефон, набрала номер, приложила трубку к уху и приготовила лицо. Улыбнулась, верхние зубы чуть подвыступили и подняли губу.

– Анечка! Как у тебя здоровье?! Нет, не чешется. Вот Андрюша Лубоцкий тебе тоже приветки передает…

Дейнен заквирикала в трубку. Лубоцкий сосредоточился на эспандерах.

– Да-да, да-да, – говорила Дейнен, легкомысленно покачивая ногой. – Да-да, подпрыгнула. Самбисты всегда в авангарде… Нет, на идиотов не похожи…

Лубоцкий щелкал эспандерами.

– Что делаем? Да как сказать… Страдаем. Да. У Андрюшеньки бабушка… да-да, та самая – с носками! – Дейнен подмигнула Лубоцкому. – Это точно, одной ногой в Валгалле, но еще ого-го! Короче, кое-как держится. Хочет помереть в своей постели, а ее постель в доме нумер три Калачёвского проезда. Что значит – «ну и что?» Ты совсем старость не уважаешь?!

Дейнен попыталась сделать строгий голос, получилось что-то вроде болгарки, кошка в соседнем доме убралась с окна.

– Нет, крысу тебе не Петька подкинул, – продолжала беседу Дейнен. – Крыса – это вроде как…

Дейнен замолчала, слушая.

– Сама коряга, – сказала Дейнен через минуту и отключилась.

У Лубоцкого не было бабушки, тем более с носками.

– Ответный удар? – спросил Лубоцкий.

– То есть? – не поняла Дейнен.

– Сделала вид, что позвонила, а сама не звонила.

Дейнен зевнула. Лубоцкий закрыл эспандеры.

– Это Шерга! Сделала вид, что ее топят, а сама ничуть не тонула!

– Ты думаешь?

Лубоцкий открыл эспандеры и закинул их в тазик с магнезией.

– Молодежный театр имени неистового Тыбурция, – пояснила Дейнен. – Она сама себя высекла, у них это повсеместно.

– Зачем ей это? – не понял Лубоцкий.

– Какой именно ей? А может, их две? – Дейнен выразительно постучала пальцем по виску.

– Одна хочет снести Калачёвку, а другая хочет сама себе помешать. Ну вроде как у нее ментальное раздвоение. Залечили в Швейцарии. И теперь она как бы сама себя каждый день высекает на подмостках.

– Не. – Лубоцкий покачал головой. – Раздвоение – это было. У всех раздвоение…

Лубоцкий посчитал по пальцам, некоторое время смотрел на них задумчиво.

– Со счета сбился… Короче, штук двадцать с раздвоением. Джекилл и Хайд, Тайлер Дёрден…

Дейнен почесала голову карандашом.

– Ну, не знаю, – сказала она. – Если не Чичиков и не раздвоение, то что?

– Заговор тамплиеров…

Дейнен хихикнула.