В последующие дни в Могилев один за другим приезжали остальные министры; почти все они после доклада царю находили случай перед отъездом побывать у меня, чтобы лично обсудить общее положение дел. На второй день после моего разговора с его величеством, входя перед завтраком в царскую приемную, я встретил среди ожидающих визитеров самого министра внутренних дел Протопопова, который приехал в сопровождении генерала Курлова, который [временно] исполнял обязанности товарища министра, заведовавшего делами департамента полиции. Обе эти личности были настроены ко мне столь враждебно, что я, проходя мимо них, чтобы занять обычное место начальника штаба на правом фланге ожидающих появления царя, у двери его кабинета, поздоровался с ними молча, ограничившись холодным рукопожатием.
Как я уже говорил, министры, приезжавшие в Могилев, в особенности – при первом посещении Ставки, считали своим долгом встретиться и переговорить с начальником штаба Верховного главнокомандующего. Застать начальника штаба на месте было совсем несложно, поскольку я покидал свой кабинет только для еды. В те начальные дни из-за огромного объема работы у меня не хватало времени не только на официальные визиты; я даже не мог себе позволить пройтись на воздухе. Приходилось ограничиваться пешей прогулкой до штабной столовой, которая находилась в десяти минутах ходьбы от дома, где я работал. Несмотря на это, Протопопов ухитрился посетить меня в то время, когда меня не было дома. Вероятно, это может представлять определенный интерес, показывая, что собой представлял Протопопов, сыгравший такую важную роль во время, предшествовавшее русской революции.
Военное образование Протопопова ограничивалось юнкерским училищем; в военной академии он не учился. Первые годы его офицерской службы он провел в конно-гренадерском полку. В то время мы оба имели чин корнета и были почти ровесниками, так что мне приходилось иногда с ним встречаться, но наши пути разошлись, и я скоро потерял его из виду.
Через короткое время он получил большое состояние от русского генерала Селиверстова, хорошо известного в Париже между 1880 и 1890 годами. Поскольку его должность была синекурой, он пользовался случаем, чтобы проводить все свое время за границей. Унаследовав состояние, Протопопов вышел в отставку, занялся коммерцией и стал гласным одного из губернских земских собраний. Позднее его избрали предводителем дворянства в какой-то поволжской губернии. Поговаривали, что в последний предвоенный год в результате неудачных финансовых операций он оказался в стесненных обстоятельствах, но с началом конфликта дела его снова поправились. Участие в земских выборах позволило ему стать членом Государственной думы от партии октябристов[118]
.Одной из особенностей его характера был талант приспосабливаться к людям, придерживавшимся противоположных политических взглядов. Такое свойство, надо полагать, широко распространено в странах, где политическая жизнь и конституционный порядок правления установились давно; но является редкостью в государствах в политическом смысле еще молодых – там различия политических воззрений чаще всего препятствуют доброжелательному ведению дискуссий, в особенности – среди людей, целиком посвятивших себя общественной деятельности. Естественно, что такое положение вещей в ярко выраженной форме все еще существует у нас в России. У политических партий нет убеждения, что нормальная жизнь страны может быть достигнута только ценой взаимных уступок.
В Четвертой Думе Протопопов был избран товарищем председателя благодаря поддержке влиятельной партии октябристов. Занятие этого поста позволило ему войти в состав делегации, направленной Думой весной 1915 года в страны Согласия. Целью поездки депутатов было установление прямых контактов с законодательными собраниями наших западных союзников. Таким образом Протопопов возглавил группу членов Государственной думы, отправившихся за границу; одновременно руководителем депутации Государственного совета стал мой брат – член Государственного совета по выборам от земства. Как старший представитель Государственной думы Протопопов посетил все столицы наших союзников. Его чествовали во всех законодательных учреждениях, и он должен был, попеременно с моим братом, отвечать на приветствия. Разумеется, благодаря этому он приобрел известность в Западной Европе. Перед всеми, с кем ему пришлось там общаться, он выставил себя в роли, совершенно отличной от той, в которой он выступил вскоре по возвращении в Россию, в особенности – после его назначения министром внутренних дел; его действия не были тогда до конца поняты.