Война. Книги 1-3

Несколько минут спустя Федор Ксенофонтович шагал по тенистой улочке к тому месту, где оставил на попечении старшего лейтенанта Колодяжного броневик. Улочка была тихой, и он не мог не обратить внимания на две эмки, обогнавшие его. Легковые машины были размалеваны зеленой краской разных оттенков; по форме задней эмки он угадал в ней бронированный вездеход и понял, что приехал кто-то из высокого начальства. В двух десятках метров впереди него машины остановились. Из задней вышел коренастый генерал, сверкнув орденами на гимнастерке. Что-то знакомое уловил в нем Федор Ксенофонтович и, присмотревшись, узнал генерала армии Павлова.

Из передней машины вышел высокий моложавый полковник интендантской службы и, указав Павлову рукой на открытые ворота двора, в глубине которого стоял одноэтажный каменный дом, приглашал идти к дому. Но Павлов увидел и узнал Чумакова и, дожидаясь, пока тот подойдет ближе, смотрел на него сумрачным и будто отсутствующим взглядом. У Федора Ксенофонтовича сжалось сердце от этого твердого и угрюмого взгляда. Кажется, это был не Павлов, а похожий на него человек, так разительно изменился он внешне. Глаза воспалились, и в них поселилось что-то недоброе, лицо с впалыми щеками состарилось. Павлов снял фуражку и, буравя приближающегося Чумакова взглядом, старательно вытирал платком вспотевшую бритую голову.

– Что ты здесь делаешь? – спокойно и как-то безразлично спросил Павлов, протягивая Федору Ксенофонтовичу руку, после того как тот отдал честь.

Чумаков, стоя навытяжку, доложил о задаче, которую выполнял в Довске. Павлов, надев фуражку, слушал его и недовольно хмурился.

– Ты разве не знаешь, что я не командующий? – с легкой досадой спросил он.

– Слышал, – со вздохом ответил Чумаков. – Сочувствую тебе.

– Не люблю сочувствий… Чего тянешься?!

– Можно не отвечать? – Чумаков улыбнулся.

– Можно. – Павлов тоже вздохнул и, указав взглядом на повязку, спросил: – Серьезное ранение?

– Неприятное. Задет челюстной сустав и повреждена барабанная перепонка.

– Да, неприятное. Поэтому, наверно, и не вступил в командование корпусом?

– Как это не вступил? С первой же минуты после прибытия в Крашаны все взял в свои руки и за все в ответе. За первые бои корпуса даже похвалу услышал от твоего заместителя – генерал-лейтенанта Болдина.

– Чертовщина какая-то! – Павлов пожал плечами.

– И приказ о вступлении в командование успел разослать вместе с боевым приказом о выходе дивизий на исходное положение.

– А чем же объяснить… – Павлов, кажется, испытывал неловкость от необходимости задавать неприятные вопросы и поэтому говорил медленно, подбирая слова. – Чем объяснить претензии к тебе?

– Чьи претензии? И какие?

– Что ты устранился от руководства корпусом.

– Ничего не понимаю… – Федор Ксенофонтович с напряженным недоумением смотрел на сумрачного Павлова, дожидаясь ответа.

Но Павлов молчал.

– Дмитрий Григорьевич!.. – В голосе Чумакова просквозило негодование.

– Ты меня знаешь… Что происходит? Вчера вечером генерал Маландин тоже влепил мне по телефону оплеуху… А утром, как ни в чем не бывало, зачем-то вливают в мою группу отдельный автобат, дают для чего-то боеприпасы.

Недовольно посмотрев на другую сторону улицы, где сбились в стайку женщины и дети, глазевшие на военных, Павлов спросил у Чумакова:

– Временем располагаешь?

– Располагаю.

– Тогда идем с нами, перекусим вместе… Я отбываю на Юго-Западный фронт. Другого случая поговорить может не представиться…

Пересекли двор, вошли в дом и оказались в комнате с накрытым, неплохо сервированным столом. На столе – графин с водкой, запотевшие бутылки с лимонадом, парниковые помидоры, огурцы, мясные и рыбные закуски. Стулья, стоящие вокруг стола, зачехлены в белую парусину, в углу комнаты – фикус, на стене, против единственного окна, – портреты Сталина и Калинина. Федор Ксенофонтович даже не понял: находятся они в отдельной комнате столовой или в здании какого-то учреждения.

– Садитесь, – пригласил Павлов Чумакова и полковника интендантской службы, первым усаживаясь за стол. – Для начала давайте заморим червячка.

Выпили по рюмке водки, стали закусывать. Чумакову есть было трудно, да и был он весь поглощен ожиданием того, что сейчас скажет ему генерал армии Павлов. А Дмитрий Григорьевич задумался о чем-то своем, не поднимал глаз от тарелки. Потом, видимо ощутив неловкость от затянувшегося молчания или вспомнив, что Чумаков ждет его слов, заговорил, вновь наполняя рюмки водкой:

– Дорогой Федор!.. Тебе предъявляется обвинение в том, что ты не командовал как следует корпусом, переложив это нелегкое дело на плечи своего начальника штаба. А тот, ошеломленный гибелью семьи, тоже не проявил себя. И будто ты сам подтвердил это в своем донесении.

– Чушь какая-то! – тихо промолвил Федор Ксенофонтович.

– Потери твоего корпуса объясняются главным образом этим обстоятельством… И мне… – в голосе Павлова засквозил холодок, – небезразлично знать истину, чтоб понимать степень и своей вины.