Война красива и нежна

Он никак не мог установить упрямую треногу на неровном бруствере. Горячая гильза, вылетевшая из автомата Герасимова, шлепнула его по губам. Грызач воспринял это как очередной удар со стороны своего обидчика и, не сдерживая отчаянной дури, вскочил во весь рост, чтобы установить наконец гранатомет и отыграться со всеми суками мощным огнем. Он так отыграется, что земля вздрогнет! И все узнают, кто такой Игорек Грызач и как он страшен, когда зол! Грызач уже ухватился за широкое, промасленное брюхо гранатомета и что-то закричал от эмоций и натуги, но нельзя было разобрать ни слова, потому что грохот стрельбы рвал барабанные перепонки, стучал молотком по вискам, а Грызач уже поднял своего защитника, уже приметил для него более-менее ровную площадку, как вдруг ахнул, разжал пальцы, и гранатомет тяжело упал и ткнулся стволом в камни. Грызач, раскинув руки в сторону, упал на спину, мокро закашлял, брызгая розовой пеной.

— Ах, а-а-ах! — хватал он ртом воздух и рвал скрюченными пальцами обвислые карманы «лифчика», будто ему за ворот заползла какая-то кусачая тварь. — А-а-а-х, кха-кха, бляххх…

И в его судорожных движениях, и в его черном лице, исполосованном светлыми складками и морщинами, было столько обиды и недоумения, будто кто-то жестоко обманул его, растоптал самую заветную, самую светлую мечту…

Герасимов бросил автомат — сейчас, на самом жестоком пике боя он был уже слишком маломощным, почти бесполезным оружием. Схватившись за ручки гранатомета, Герасимов потянул его на себя, высвобождая ствол, и открыл огонь частыми очередями. Ствол двигался, пульсировал, словно сшивал гранатами распоротое трассерами небо, взрывы вставали кучно, жонглируя камнями и рваной человеческой плотью.

— Эй, Грызач! — не поворачивая лица, крикнул Герасимов. — Тебя что, ранило?

— Они испортили меня, — через силу ответил Грызач. — Чурки сраные! Такого человека испортить!

Воздух задрожал от рокота вертолетных лопастей. В сумрачном небе пронеслись две горячие тени.

— Как всегда, вовремя… — через зубы процедил Грызач.

Он часто и тяжело дышал, уже не рвал на себе одежду, лишь только сжимал и разжимал кулаки, как бы пробуя, насколько липка кровь, в которой он выпачкался.

По крутой дуге вертолеты заходили на боевой курс. Лязгнул затвор гранатомета, метнув последнюю гранату, и трехногий железный паук затих. Герасимов открыл коробку. Гранаты кончились. Снова схватился за автомат — последнее, что осталось, тут уж не до выбора. Была бы трубка, из которой можно плеваться горохом, — и той бы воспользовался. Дал короткую очередь — эх-ма! последний магазин остался!

— Грызач, я тебе морду набью, — предупредил Герасимов и, не рискуя поворачиваться спиной к темным скалам, из-за которых постреливали моджахеды, попятился к своему недругу, к подонку, к небритой роже. Полтора года он бабы не видел! Так вырезал бы из журнала фотку какой-нибудь красотки в купальнике и утешался бы! Сволочь! Убить его мало! — Ты что ж это, — прошептал Герасимов и взял Грызача за подбородок. — Подыхать надумал?

— Тебе назло не подохну.

— Правильно. Я тебе должен еще морду набить… Да убери свои грязные руки, не мешай!

Окровавленную раскладку — долой! Все равно в ней уже ничего нет, даже сигнальных ракет. Маскхалат пришлось разорвать на груди, благо, что рвался он легко, как старая рыбацкая сеть. Обнажились тощая шея и белая-белая впалая грудь, вымазанная кровью. Доходяга! Тоже мне герой-любовник!

— Не вижу, куда тебя заепенили… — пробормотал Герасимов, и тотчас ему пришлось ничком повалиться на Грызача, потому как откуда-то справа затрещали выстрелы и ожили лежащие рядом камни.

— Ой, скотина! — застонал Грызач. — Что ж ты своей харей прямо в рану тычешься?!

— Погоди минутку, — ответил Герасимов, торопливо ввинчивая запал в гранату. — Сейчас я тебе объясню, у кого из нас харя…

Не поднимая головы, он кинул гранату на звук выстрелов, хлестнул ладонью по лбу Грызача, заставляя его тоже опустить голову, дождался, когда от взрыва вздрогнет земля, тотчас вскочил и с колена дал очередь по дымному облаку. Он не успел залечь, как из-за скалы вертикально вверх, словно воздушные шары, взмыла пара «Ми-24»; вертолеты набычились, опустили узкие морды вниз, растопырили лапы-подвески и, мягко покачиваясь, одновременно плюнули дымным роем. Ракеты с шипением понеслись вниз, впились в дно котлована, разорвались и вывернули его наизнанку. Герасимова откинуло в сторону, оглушило, окутало пылью и дымом, а в довершение ему на голову упал горячий булыжник. Ослепший, подавившийся дымом, он стоял на четвереньках, хрипел и плевался.

— Сэнкью, — едва смог вымолвить он, ощупывая влажное и липкое темечко. — Сразу видно, что наши бизданули… Грызач! Эй ты, ловелас вшивый! Это только цветочки. Когда я буду бить тебе морду, будет в сто раз хуже…