Война крыш

— Я боялся: как только их сведут вместе — они могут от всего отказаться! А кроме того, и Гия, и Борис согласились подписать соглашение с прокуратурой… Так что разницы нет! Принесли с собой молоток или там взяли!

— Сдается, с этим делом будет еще хлопот…

— Не думаю.

— Я взял аудиокассету с допросом Бориса. Он спрашивал твоего переводчика: «Может, сказать, что мы сбили замок молотком?» Советовался.

— А тот?

— Ты у своего переводчика лучше спроси.

— Спрошу.

— А что ты скажешь, если встанет вопрос об Амране Коэне? Жил ли такой человек на свете?

— Все будет в порядке, Шмулик. Адвокаты подпишут соглашения с прокуратурой — дело пойдет в архив.

— Мне звонил генеральный комиссар. Известные авторитеты в Тель-Авиве и в Ашдоде проявляют активный интерес к обстоятельствам гибели Амрана Коэна… И что с деньгами, которые они взяли? Триста тысяч долларов — не шутка! Где они?

— Тут все глухо.

— Банки запрашивал? На их имена, на имена их подруг?

— Да, но счетов нет.

— Я к чему спрашиваю! Не догадываешься?

— Нет.

— Твой Боря в тюрьме в Беер-Шеве сегодня пытался покончить с собой. Порезал себе вены…

Борька лежал на высокой американской кровати у самого окна. Внизу в окно была видна часть тюремного двора, сбоку, за плоской крышей какой-то постройки, почти вровень тянулись уступы красной черепицы. Там были улицы. На закате тень от здания тюрьмы ложилась темным квадратом на асфальт двора.

Рядом с Борькиной койкой стояла передвижная капельница на колесиках.

Обстановка в тюремной больничке была нормальной.

Разрешалось выходить на лестницу курить, таская за собой капельницу. Рядом с решетчатой металлической дверью всегда курили несколько заключенных.

Болтали о том о сем.

Некоторые отбывали свои срока в Союзе тоже.

— В Израиловке сидеть — это санаторий! Жратвы на валом! Хоть жопой ешь! Ты бы на лесоповале погорбил…

Они привезли сюда лагерные песни.

Вечером пели негромко: «Тихо вечер за решеткой догорает…», «Еще не скоро я вернусь пешком…».

Похожий на гриб, крепкий невысокий дедок появился в больничке на другой день вслед за Борькой — рыжеватый, с облезлой, словно обесцвеченной бородой. Первые сутки проспал как убитый.

Один из пацанов объяснил:

— Ворина. Лет десять в стране мотает. В Союзе оттянул порядком. Кличка Старик.

— В законе?

— Был. Потом его землянули. Ребята рассказали.

Борька любил такие истории.

— Дело вроде было так.

Старик, тогда еще не старик, кончал срок. Их пригнали на новое место. Зима, север. Воры сидели у костра, мужики, как водится, прыгали на снегу всем табуном. Грелись. Ночью пришел еще этап. Мужики пошли к мужикам. Воры — к ворам. Мест у костра было ограниченно.

Один вор из прибывших обошел тех, которые грелись. К каждому присмотрелся. Подошел к Старику. Дернул от костра, сел на его место.

— Ну!

— Чего? Воры сидят. Ждут, что будет. И тот ждет, кто его двинул. Старик должен был замочить его тут же. Сесть на свое место. А утром подписаться на новый срок… Он не захотел. Назавтра он был уже с с у ч е н…

— Струсил.

— Просто тот вор, который его дернул, почувствовал в нем слабину. Старик в этом месяце должен был освобождаться!

Борьке еще предстояло только знакомиться с этими людьми.

— А чего он здесь?

— С каким-то смыслом. Гнилой заход… Ложку заглотил.

— Ё-мое…

— Он уже их переглотал больше десятка. Теперь оперировать будут. У него и без того весь живот изрезан. Ты с ним осторожнее… Он тут хозяин. Не смотри, что старый. Для него лишить кого-нибудь глаза или, скажем, нос откусить ничего не стоит…

Старик выглядел нестрашным. Большей частью молча лежал на кровати или курил. Все так же молча. Персонал его знал, относился уважительно-осторожно.

С Борькой он ни разу не заговорил. Тем не менее Борька чувствовал к себе интерес старого вора.

Борька объяснял это тем, что он рэцах — убийца.

Старожилы еще помнили сидевшего тут знаменитого убийцу — он прибыл из Америки, чтобы замочить бывшего главаря израильской мафии Лос-Анджелеса, который последние три года жил в Тель-Авиве.

Рэцах, подойдя вплотную, спокойно расстрелял его в ресторане на Дизингоф, после чего спокойно удалился.

В отличие от Борьки, у того не было причин задерживаться в Израиле надолго.

Других убийц, кроме Борьки, в больничке не было.

Разговор со Стариком состоялся скоро.

Поздно ночью Борька вышел курить. В коридоре было пусто. В ординаторской сидел тюремщик, поглядывал в открытую дверь.

Борька засмолил вторую сигарету. Спать не хотелось.

В это время дверь палаты скрипнула. На пороге показался Старик. Несколько минут курили вместе.

— Тебе убийство шьют? — Голос у Старика был прокуренный. Звучал отрывисто, с напором.

Было очевидно, что Борька обязан ответить.

— Ну!

— В Иерусалиме, я так слышал.

— Да. Нищего. Амрана Коэна…

— Ты в сознанке?

— Да.

— Тогда проще. Можно спрашивать. Второй, с тобой… Он тоже пацан?

— Да, Гия.

— Сколько ему?

— Шестнадцать лет и три месяца.

— Как же это вышло?

Борька снова понял, что должен ответить.

Он повторил то, что говорил на допросе переводчику.

— Мы пришли поискать денег. Открыли, вошли. В квартире никого нет. Стали искать…