Война мёртвых

Те, кого он бездоказательно назвал «горцами», может быть, таковыми и не были. Но они были теми, кто угрожал насилием и смертью близким ему людям. Значит, их надо истребить: резать мечом, ломать руками и рвать зубами.

Одна неприятность: их все-таки было слишком много. Даже для двух берсерков — перебор. Он — стар, Мортен — юн. Ну, не очень стар, положим, а так — стареющий мужчина совсем недавно в полном расцвете сил. А Мортен уже достаточно возмужал, чтобы действовать самостоятельно, но все равно — до зрелости ему еще довольно далеко. Поэтому несмотря на силу духа, как у берсерков, силы тела уже или еще не те, чтобы биться и побеждать. Нет, это неправильно. Биться и побеждать можно и даже необходимо. Вот выжить при этом — весьма проблематично. И не реально, черт бы побрал всех этих «горцев» вместе взятых!

Охвен рубился изо всех сил и даже сверх того, но увечная нога все чаще давала сбой. Кровь из бесчисленных порезов и ран уходила в песок, а вместе с этим терялась подвижность в самом его уязвимом месте — в этой самой ноге.

Он уже не видел вокруг себя ничего, только летящие кривые клинки, которые отбивал своим Пламенем, зачастую перерубая их вместе с туловищем владельца. Но однажды Охвен понял, что все, кирдык — сейчас его сердце просто перестанет биться, потому что, видите ли, такие нагрузки в таком возрасте все-таки противопоказаны.

Он оглянулся и взгляд его выхватил из кроваво-красного тумана лицо Мортена. Тот был на ногах и выглядел спокойным и сосредоточенным. Их глаза встретились, и Охвен подмигнул своему другу, то ли ободряя, то ли прощаясь.

А потом мир вокруг него погас.

«Вставай, сынок».

Это мамин голос. Охвен поднял голову и увидел ее. А потом увидел отца, который протягивал ему руку, помогая подняться на ноги.

«Как же я по вам скучал!» — сказал Охвен. — «Как же я по вам соскучился!»

После этих слов по закону вероятностных чисел полагалось расплакаться, как ребенку, но слез у него не было. Зато был покой и какое-то умиротворение. Он легко встал, отметив про себя, что увечье его куда-то делось. Теперь малоподвижная нога сгибалась во все стороны. Пардон, она сгибалась только в колене, как и положено.

«Ну, вот, скоро у тебя будет все хорошо», — сказал отец и улыбнулся.

«Ты только знай, что мы все — все люди — прошли через это. И верь», — проговорила мама, тоже улыбаясь. — «Каждому дается по вере его».

Я не боюсь, — ответил Охвен. — Мне теперь легко и радостно. Но что-то на душе, будто не доделал.

«Это совесть твоя к тебе взывает», — кивнул головой отец.

«Тебе с ней надо говорить», — добавила мама.

«Иди и ничего не бойся, сын», — сказал отец.

«Твой путь только начинается», — сказала мама.

Охвен отвернулся, чтобы рассмотреть дорогу, по которой ему надо идти, но потом ему отчаянно захотелось вновь обратиться к своим родителям, рассказать, как он жил все это время на чужбине. Однако никого уже перед ним не было. Только желтое от спелых злаков поле и узкая дорожка посреди него.

Он пошел, порой срывая колосья и перетирая их в своих ладонях, а по краям поля возникли столбы, потемневшие от времени. Столбы отчего-то его пугали. Не то, чтобы их было страшно, а просто не хотелось ни видеть их и даже не знать, что они такие существуют. Столбов было семь.

Любопытства ради Охвен, неспешно шагая по дороге, развернулся на сто восемьдесят градусов и продолжил все так же неспешно идти. Фокус не удался: даже развернувшись назад, он все равно шел вперед. Столбы приближались.

Хорошо, что они высились не вдоль его пути, а где-то там, за пределами поля, но все равно приближаться к ним, даже не подходя нарочно близко, не хотелось. Семь — число почетное. «Семь пядей во лбу», «семь раз отмерь — один отрежь», «семь самураев». Последнее, вероятно, лишнее. А еще есть семь человеческих грехов.

Охвен поежился и вздохнул.

Встреча с родителями была краткой, но они его успокоили и ободрили. Все должно быть хорошо. Будет и Радуга-мост, будет и пиршественный стол, может быть, и не сразу — вон, только поле обойти — все по его вере. Если не верить ни во что, то ничего не будет, нечего и надеяться.

Он посмотрел на ближний зловещий столб и заметил возле него какое-то мельтешение. Менялись, появляясь и мгновенно исчезая, человеческие лица, искаженные то ли страданием, то ли ужасом. Эти лица, призрачные и бесплотные, вились вокруг оси, словно захваченные притяжением к ней.

Да, это движение неспроста. Тут стоит подумать. Да что думать — надо идти дальше! Вон, впереди, весь переливаясь цветами радуги, холм какой-то. Не холм, а целая гора, которая уходит в небо. Эх, добраться бы до нее!

Охвен не ускорил шаг, но как-то незаметно для себя миновал столбы с опоясывающими их потерянными человеческими лицами. Где-то впереди завиднелась развилка дороги. Об этом можно было судить по разделявшемуся на три острова золотому от спелых колосьев полю.

Ну, значит, недалеко осталось идти.