Война миров

– Уйди, дебил, – я дернула плечом.

Он схватил меня за локоть, я плавным, совершенно естественным движением вынула руку из его жестких пальцев. Кажется, он хотел продемонстрировать мне свой гнев; некоторые мужчины это любят – демонстрировать гнев женщине. Господин недоволен, ага-ага, как посмела… За моим плечом вырос Павлов:

– Капитан Флинн, отставить.

Его голос звучал серо, плоско и скучно. Точно так, как и должен звучать приказ полковника капитану, который решил на задании потешить самолюбие. Заодно.

– Есть, сэр. – Он отступил, старательно пряча злость.

– Во-первых, капитан Флинн, она старше тебя по званию. Во-вторых, я тоже не понял, а где санитарные машины?

– Но, сэр, я видел рану. Она смертельна.

– Капитан Флинн, вы военный хирург? Нет? Немедленно вызовите врачей.

– Полковник, – встряла я, – и не только хирургов. Вон той женщине, – я показала на Марию, окончательно ослабевшую, – не далее как сегодня утром дали яд. Какой – я не знаю. Скорей всего, не летальный, но это не значит, что без лечения она оправится сама.

– Спасибо, майор Берг, – кивнул Павлов. – Капитан Флинн, вы слышали? И какого черта до сих пор торчите на месте?

Я опустилась на колени рядом с Энрике. Он скосил глаза, зачем-то попытался поднять голову, отчего кровь пошла сильнее. Он заметил это, дернулся, задышал глубоко и сильно, пытаясь одновременно что-то сказать.

Люди странно реагируют на вид собственной крови. Большинство при виде глубокой раны впадает в панику. Собственное мясо, не прикрытое кожей, вызывает у них такое отвращение, что они пытаются убежать от него. Боль от ран не такая уж сильная, к тому же пик ее приходится на момент повреждения, а затем человек не чувствует почти ничего – до того периода, когда начнется нагноение или заживление. Остается только один страх, который и толкает раненого на самые безумные поступки. Кто-то воет и кричит, а кто-то торопится сказать окружающим «важное», без чего человечество явно не обойдется. Выздоровевшим обыкновенно бывает стыдно.

Конечно, не все таковы. Многие совершенно равнодушны к ранам. В древности безразличие к крови и открытому мясу считалось одним из необходимых достоинств воина. В наши дни на некоторые военные факультеты отбирают только таких людей. В частности, на факультет тактической разведки в Мадриде. Разрез над коленом, сделанный на испытательных тестах, потом заживляют так, что шрама не остается. У меня тоже не осталось. Август и Макс прошли бы тест с блеском – Макс с шуточками-прибауточками, а Август раздраженно поглядывал бы на часы, поскольку вечером собирался проведать знакомого коллекционера красных машинок, а с этими тестами рисковал опоздать. А вот Энрике провалился бы. Я с горечью следила за тем, как он вздрагивал всякий раз, едва его блуждающий взгляд задевал за нечто красное, жирно блестящее, манившее к себе всех окрестных мух, комаров и прочих мелких кровососов.

Я обнажила рану и скрипнула зубами.

– Полковник, – позвала я через плечо. Павлов тут же подошел. – Я хочу, чтобы вы это видели. И я хочу, чтобы вы были свидетелем: если этот человек умрет, то его убийца – ваш подчиненный. Попади он к врачу четверть часа назад – он бы выжил. А через четверть часа, когда за ним наконец-то прилетят, он скончается от массивной кровопотери.

Павлов промолчал. Он видел то же самое, что и я. Радха не только оглохла, похоже, она и слепнуть начала. Пуля прошла выше сердца и даже аорту, по всей видимости, лишь задела. Этот вывод я делала потому, что с перебитой аортой не живут столько, сколько уже протянул Энрике.

– Полковник, вы же мужчина, – хрипло произнес Энрике. Каждое слово отзывалось новой порцией крови, вытекавшей изо рта. Он закашлялся, и Павлову пришлось помогать мне, когда я прижимала Энрике к земле, не давая ему шевелиться. – Может быть, мне осталось несколько минут.

– Я понимаю, доктор Вальдес.

Он отошел и махнул рукой. По его знаку попятились все, оставляя вокруг нас свободное пространство.

– Энрике, не вздумай говорить, – прошипела я. – У тебя все еще есть шанс. – Я быстро затампонировала рану и наложила поверх асептическую салфетку. – Подумай о жене и детях. Они живы. И тебе есть ради чего жить.

– Долорес, – прошептал он еле слышно. Глаза его закрылись. – Я люблю тебя. Всегда любил. Мария, Амелия – подруги. Я дорожу ими. Они славные. Но не ты.

Слова застряли у меня в горле. Я никогда не забуду, как умирал Сэнди. И какие обещания я тогда давала, лишь бы у него появился стимул жить. Я знала, прекрасно знала, что именно должна сказать сейчас. Это был бы лишний шанс для Энрике. Что мы знаем о возможностях нашего мозга? А ведь никто не отрицает, что несколько минут можно выиграть даже у смерти – если мозг хочет бороться.

Но я не могла заставить себя произнести эти самые нужные для него слова.