Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России

Население Киева более чем с 400 000 в сентябре 1941 года (Кузнецов даёт цифру 423 000[438]) сократилось до 180 000 к моменту освобождения, то есть примерно на 240 000 человек, больше чем вполовину[439]. Около трети потерь приходится на систематические казни, в первую очередь еврейского населения в Бабьем Яру. Не менее 70 000 граждан Киева были угнаны на принудительные работы в Германию. Остальные стали жертвами голода, холода, отсутствия медицинской помощи, карательных акций и бытового насилия. Похожая ситуация была в Харькове, где зимой 1941–1942 годов также свирепствовал голод. «Гiтлер-вiзволитель» – писал мемуарист Константин Власов, освободивший харьковчан от большинства жизненно важных вещей, освободил их и от необходимости употребления пищи… Вопрос, как выжить, стоял перед многими. «У нас в коридоре жили две пары пожилых супругов. Одна пара куда-то исчезла, и больше я её никогда не видел. Другой, видно, некуда было исчезнуть, и она тихо умирала от голода. Я вначале делился с ними лепешками, а потом и сам стал пухнуть от голода… В ноябре чета Новсковых скончалась, и взрослые на тачках их куда-то увезли. Такими трагедиями был переполнен весь город»[440]. Исследователь Норберт Мюллер оценил число жертв голода в Харькове только за зимние месяцы в 23 000 человек[441].

Игорь Баринов, автор диссертации об оккупационном режиме нацистов на Украине, справедливо указал на то, что спланированный голод «вызвал массовые вспышки инфекционных заболеваний, в ряде мест переросших в эпидемии. Так, зимой 1941/42 гг. эпидемия сыпного тифа охватила Донбасс, Днепропетровск и Кривой Рог. В целом за время оккупации по сравнению с довоенным уровнем в 15 раз увеличилась заболеваемость сыпным тифом и 18 раз – дифтеритом»[442]. Как поясняет учёный, «доступ к медицинскому обслуживанию по указу рейхскомиссара Коха от 1 мая 1942 г. имели только лица, работавшие на рейх, причём зачастую оно было платным: так, цена обычной перевязки доходила до 40 карбованцев. Ситуацию усугубляли и карательные действия ведомств Гиммлера по отношению к заболевшим. СД уничтожала больных прямо в больницах, а те, кто успевал скрыться, только способствовали распространению инфекционных заболеваний». Таким образом нацистская верхушка готовила почву для колонизации Украины. В меморандуме штаба «Восток» в июне 1942-го уже прозвучал леденящий кровь эвфемизм: в отношении населения Украины предпочтительна «не эвакуация, а замена»[443].

Но ещё более радикальная «замена», в соответствии с майскими решениями «Ольденбурга», планировалась для населения крупных городов так называемой «лесистой зоны». Первым из них на пути вермахта был город на Неве.

Как ни странно, связь блокады Ленинграда с общей национал-социалистической политикой уничтожения исследована мало. Среди историков, которые занимаются вопросами нацистского геноцида, есть относительный консенсус о том, что «уничтожение путём блокады мирного населения Ленинграда изначально было запланировано нацистами»[444]. Однако даже автор этой цитаты Александр Дюков не проводил прямой связи между весенними документами хозяйственного штаба «Ольденбург» и теми директивами, которые получала группа армий «Север» от ОКВ и ОКХ с июля по октябрь 1941 года.

На наш взгляд, любой разговор о трагедии Ленинграда стоит начинать с того, что продовольственную блокаду города на Неве программировало распоряжение Бакке – Томаса от 23 мая 1941 года. Менее чем через месяц, 16 июня, штаб военно-экономического планирования исторг из бюрократического чрева документ, в котором о будущей судьбе Северной столицы СССР говорилось с помощью прозрачного эвфемизма:

«Особые условия в великорусском Ленинграде, городе, который весьма трудно прокормить, с его ценными верфями и близлежащей алюминиевой промышленностью, требуют особых мероприятий, которые будут предприняты своевременно»[445].