Война Ночных Охотников

Кобылин застонал, предвкушая тот момент, когда можно будет скинуть кроссовки и растянуться на родном продавленном диване. Он ускорил шаг, обгоняя медлительных вечерних прохожих. Ночной воздух холодил разгоряченное лицо, вымывал из головы обрывки сна — чудовищного, страшного, об отрубленных головах и покойниках, валяющихся на сырой траве.

Судорожно вздохнув, Алексей всей пятерней вцепился в пухлый бумажник, лежавший в кармане. В чужой бумажник, подобранный у трупа. Это не сон? Кобылин замедлил шаг, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он часто задышал, пытаясь отсортировать в голове мутные картинки, проступавшие из памяти. Он бежал. Только что бежал. Ему было плохо, очень плохо, кажется, его чем-то накачали, держали в подвале… Конопатовы? Витек Конопатов держал его в подвале?

И голова его лопнула от заряда картечи, как гнилой арбуз.

Вскрикнув, Кобылин шарахнулся в сторону, вжался спиной в сияющую витрину магазина, окинул затравленным взглядом тротуар. По асфальту шагали мрачные люди, то появляясь в полосах света, то исчезая в темных провалах. Самые обычные прохожие, с сумками на плечах, с пакетами в руках, спешащие вернуться к родному дому.

Нет, это был другой подвал, — вспомнил Кобылин, пытаясь сдержать тошноту. Он только что выбрался из какого-то странного здания, наткнулся на покойника и сбежал. Ему и, правда, было плохо, гораздо хуже, чем обычно. Наверно, это наркота. Как он попал в этот подвал? К девчонке и бородатому хмырю? А Конопатовы? Он с ними пил. На собственной кухне. И они ушли… А он… Там была черная машина. Большая черная машина. Наверно, его увезли. Похитили.

Боль сдавила виски железным обручем. Кобылин застонал, отлепился от стены и вскинул руку, чтобы утереть проступивший холодный пот. Он вдруг понял, что не помнит, что было вчера. И где он был. И где он сейчас. Кошмар возвращался — тот самый сон, который не был сном.

По улице кто-то пробежал, расталкивая прохожих, и Кобылин резко отвернулся, уставился в огромную стеклянную стену магазина, пряча лицо от случайных прохожих. Ему стало страшно. До жути. До дрожи в коленках. Мир в мгновенье ока стал непонятным и пугающим. Чужим.

Алексей поднял взгляд, уперся рукой в прозрачную витрину, пытаясь перевести дух. Глянул в мутноватое стекло и отшатнулся, чуть не сбив с ног сопляка в наушниках, проходившего мимо.

Не обращая на него внимания, Алексей застыл, вытянув руку в сторону стекла. Там, за прозрачной стеной, тянулись длинные ряды со спортивными товарами. Но вчера тут продавали технику. Здесь стояли магнитофоны, телевизоры, чайники. Чувствуя, как у него на голове шевелятся волосы, Алексей попятился, дрожащей рукой тыча в витрину. Потом резко обернулся, в панике зашарил глазами по улице. Показалось — что окликнули. Его. Нет?

Фонари. Фонари были другими. Узкие железные мачты, а не бетонные столбы. Тротуар и, правда, стал шире. И асфальт не был асфальтом. Это был плитка. Мелкая серая плитка, так похожая в темноте на растрескавшийся асфальт.

Мир дрогнул и поплыл, словно попал в облако горячего воздуха. Кобылин сделал шаг назад, чувствуя, как его бьет дрожь. Все не так. Почему перед глазами опять этот проклятый подвал, где он лежал на каком-то столе? Там было что-то важное. Что?

Застонав, Алексей шарахнулся в сторону, закачался, пытаясь совладать с ватными ногами, а потом, прикусив губу, припустил вдоль магазина, стараясь не смотреть на пылающие светом витрины. Вперед. Домой. Ему нужно домой. Быстрей! Темп нужно ускорить. Ускорить темп.

Задыхаясь от боли, Алексей добежал до конца дома, резко свернул, перепрыгнул через маленький железный бортик. Успел отметить, что должен был наткнуться на железные мусорные контейнеры, всегда стоявшие у поворота. Но их не было.

Выкладываясь на полную, Алексей рванул через дорогу, выскочил на газон между домами, и с разгона вбежал на детскую площадку. Качели, карусель, турники, под ногами что-то мягкое — на том самом месте, где должен стоять подгнивший забор, ограждавший бывшую хоккейную площадку, летом становившуюся футбольным полем.

Обмирая от ужаса, Кобылин проломился сквозь нагромождение железных турников и детских горок, расцарапав руки и набив пару синяков. Выпутавшись из лабиринта искореженного металла, превратившегося в непроходимую ловушку, Алексей, всхлипывая, рванулся к знакомому подъезду. Его кто-то звал, но он уже не обращал внимания. Кто-то шептал ему в уши, хватал за плечи, драл острыми когтями спину. Но он не останавливался. Шел домой. Просто шел домой, черт вас всех возьми!

У дорожки, ведущий к дверям подъезда, Кобылин остановился как вкопанный. Ноги приросли к земле, а руки, которыми он себя обхватил, свело судорогой. Раскачиваясь от порывов невидимого ветра, он впился взглядом в окно рядом с козырьком подъезда. Его собственное кухонное окно.