Война Ночных Охотников

Внутри горел свет. Не тусклая одинокая лампочка под потолком, а приличная стеклянная люстра. Вместо штор окно прикрывал узорчатый прозрачный тюль. А за ним, там, на кухне, скользили тени. Высокая, широкоплечая, маячила где-то у дальней стены, у мойки. Хрупкая и изящная металась от шкафа к столу и обратно. А там, за столом, кажется, была еще одна тень — маленькая, почти незаметная.

Кобылин застонал, чувствуя, как по груди течет что-то теплое и липкое. На секунду ему представилось, что он заглянет в окно и увидит… Что? Собственное лицо? Это безумие. Сумасшествие. Так не бывает. Он все еще под наркотой. Уроды Конопатовы! Мало им было водяры, так они еще дурь притащили.

Взгляд Алексея скользнул по стене. На белых кирпичах виднелись едва заметные темные разводы, как будто из окна бил столб пламени, пачкая стены жирной черной сажей. Захрипев, Кобылин прижал руку к груди. Пламя. Он помнил пламя. Квартира горела, превратившись в доменную печь. Он выпрыгнул в окно — в это самое окно — рыбкой. Упал прямо тут, в палисаднике, в снег. И сразу выстрелил.

Вскрикнув, Кобылин шарахнулся в сторону, схватился обеими руками за вспыхнувшую болью голову. Он не делал этого, не делал! Он… Застыв, Алексей поднял голову и, обмирая от ужаса, бросил взгляд на целое кухонное окно, вокруг которого виднелось размытое черное пятно. Это не его дом — с отчаяньем понял он. Не его дом. Дома у него больше нет. Сгорел.

Осознание этого было болезненным, как удар в лицо. Внутри что-то сломалось, стена рухнула, и сквозь обломки хлынул поток картинок и голосов. Задыхаясь от боли, Кобылин шагнул назад, налетел на маленький железный заборчик, споткнулся об него и рухнул спиной на газон.

Он упал. Но продолжал падать. Перед его глазами вспыхнуло пламя. А он — упал с шестого этажа. Ударился затылком, и — умер. И продолжал падать. Удар в грудь. Это чей-то острый меч, сверкающий и острый. Боль — как будто голыми руками вырывают сердце. И он умер. Воняющая гнилым мясом пасть впивается в лицо, рвет его в клочья, и он снова умирает. Перед глазами горят паруса, корабли тонут, взрываются, он захлебывается водой, умирает — под визг тормозов и звон стекла. Удар, кто-то кричит, а он, он опять умирает. Он снова упал, сломался, умер. И умер. И еще. И снова. Умер.

Вскрикнув, Кобылин приподнялся и вцепился заледеневшими ладонями в забор. Мир перед глазами кружился и раскачивался, как лодка в шторм, на борту которой, он, кстати, умер. Привычный двор поплыл, сменяясь странной картинкой черного мертвого леса. Алексей вскочил на ноги и застонал. Он не понимал, что с ним, не мог отличить реальное от нереального. Выставив перед собой руку, побрел вперед, спотыкаясь на каждом шагу. Видения преследовали его, заставляли вздрагивать и ежиться, как ударов. Хуже всего были голоса — они кричали, меняя тональности и громкость, как зажеванная магнитная лента. Их были сотни. Тысячи. Но хуже всего был один, который кричал прямо в затылок, да так, что каждый звук отдавался ударом молота. Хриплый, воющий, надсадный голос, настойчивый, сводящий с ума, он, то становился громче, то терялся в общем хоре. Но голос всегда возвращался. Всегда.

Ноги больше не подчинялись Алексею. Его шатало из стороны в сторону, а руки болтались вдоль тела, как у марионетки с обрезанными ниточками. Правая нога шла налево, левая направо, он развернулся, влетел в паутину железных лестниц, ударился, вскрикнул от боли. А потом и от страха, когда его рука сама по себе вцепилась в железную перекладину. Второй рукой Кобылин ухватил самого себя за запястье, отодрал мятежную руку от железной скобы, зажал ее под мышкой и бросился прочь из страшного лабиринта.

Голоса кричали и стонали, требуя неизвестно чего — Алексей не мог разобрать слова. А самый настойчивый — шептал про подвал. Там, в подвале, было что-то важное. Нужно было вспомнить — что. Он что-то видел там. Очень важное. Конопатова? Со шприцом? Да! Этот гад точно уколол его какой-то дрянью! Теперь все понятно. Ясно, как божий день. Это пройдет. Наверное. Чуть позже. Надо только переждать. Надо убежать. Мне надо убираться отсюда. Убираться прочь от дома. Потому что они придут за ним сюда. В этот дом.

— Кто? — в панике закричал Кобылин, осознав, что это мысль не принадлежит ему. — Кто придет?

Поняв, что говорит сам с собой, Алексей взвыл дурным голосом и бросился бежать, не разбирая дороги. Здесь нет никого — убеждал он себя. Я здесь один. Это мое одиночество. И мое безумие взрывается мне прямо в лицо. Я здесь один. Только один. Нет никого. Нужно убираться отсюда. Я должен убраться отсюда.

Прикрыв глаза, ничего не видя, обмирающий от ужаса Кобылин растворился в чудовищном хоре голосов. Бормоча себе под нос что-то на разные голоса, он, в развевающимся плаще, обхватив себя руками, двинулся прочь из родного двора, ставшего за одну страшную ночь чужим. Прочь отсюда. Как можно дальше.

Немедленно.

* * *