Война орхидей

— Я и это учитываю, — спокойно сказал Зараев. — И мне это представляется тем более вероятным, что среди виноватых в твоей трагедии имеются мои соотечественники. Вполне допустимо, из тех, кто охотится в первую очередь за мной. Но тогда нам тем более необходимо в этом разобраться. И, кроме того… — он помедлил. — Эта трагедия вернулась к тебе как бумеранг, ведь так? Страшно думать, что ты предотвратил подобную трагедию в Чечне, а она настигла тебя в Москве, чтобы ударить по тебе лично. Есть в этом невыносимая подлость — судьбы, людей, кого угодно. Словом, я принял решение. А что до опасности, угрожающей мне… Я ведь сменил внешность, и у охотников осталась одна примета: вот этот манускрипт, с которым я никогда не расстаюсь. Что ж, я готов расстаться с этим манускриптом и сплавить его в руки другого человека — подсадной утки, которую мы сами выберем. Мы десять раз успеем решить все проблемы, пока охотники будут идти по ложному следу. Но все это — вопросы технические. Мы будем решать их по обстоятельствам.

Василий заколебался, возразить ему ещё раз или нет. Он понимал, что решение Зараева окончательное и обжалованию не подлежит, но обязан был возразить против этого безумия. Ведь то была вполне очевидная ловушка, и без Зараева он бы лучше разобрался, кто её поставил и почему. Хоть его сознание и было поражено болью, он все равно оставался одним из лучших людей особого элитного отдела, и боль, заглушавшая другие способности, лишь обостряла его способность верно и быстро анализировать самые сложные ситуации и совершать неожиданные для противника ходы.

И все же, ему оставалось только принять все как есть. (Потом он солжет — и Повару, и Богомолу, и другим, перед которыми ему придется держать ответ, что это он сам посвятил во все Зараева и уговорил его на долгую задержку в Москве…)

Но тут снизу донесся рев моторов и встревоженные голоса. Василий выскочил на галерею. Снеся ворота, во внутренний двор прорвались два крытых грузовика с вооруженными людьми. А жители всех этажей уже были на галереях, с ружьями на изготовку.

Именно так все было и в два предыдущих раза. Даже облегчение наступило, что враги действуют по стандарту и в который раз наступают на одни и те же грабли… Преследователи, выследившие их, пытались прорваться к ним силой — и оказывались в ловушке внутреннего двора, удобными мишенями для всех жильцов, давно уже не расстающихся с оружием. Если бы кто-нибудь попробовал выскочить из грузовика — ему бы разнесли череп. И дело кончалось тем, что грузовики, как побитые собаки, пятясь задом отползали на улицу, с которой ворвались.

Такой дружной защите было несколько причин. Конечно, кавказский закон запрещал выдавать гостя, укрывшегося в твоем доме. Конечно, кто-то мог догадываться, кто такой Зараев, и вступать в бой из почтения перед ним. Но главное было в другом: жильцы знали, что если они хоть раз дадут слабину, то весть об этом разойдется сразу и повсюду, и все залетные банды будут считать их своей законной добычей. Поэтому надо было без раздумий кидаться на защиту своей территории — пусть даже ради чужака, на которого всем наплевать — чтобы потом не пришлось по-настоящему и кроваво отстреливаться по десять раз на дню.

Но эта же логика требовала, чтобы чужак, накликавший такие неприятности, не подставлял больше хозяев, а побыстрее убрался, едва стихнет тревога. Что ж, маленький отряд Зараева и к этому был готов. Они незаметно ускользнут в предрассветный час и уже сегодня пересекут границу там, где для них держат коридор — и для них откроется прямой и гладкий путь на Москву…

…А Москву Зараев не покинул ни через неделю после прибытия, ни через две недели, ни через три…

Задержка Зараева в несколько месяцев заставила переиграть многие планы, которые строились вокруг его фигуры. Строились такими могущественными людьми и в интересах таких могущественных людей, что всякий хоть косвенно причастный к сбоям в этих планах мог заранее прощаться с головой — если, конечно, не представит достаточно убедительных объяснений, почему эти планы пришлось поменять.

У генерала Пюжеева такие объяснения нашлись. И он сумел убедить «там, наверху» в правильности вносимых изменений — хотя впервые за многие годы службы почувствовал нечто похожее на страх. Если бы его систему доказательств, такую стройную и прочную на вид, тряханули хоть немного покрепче — сгорел бы старый лис синим пламенем! Но обошлось — во всяком случае на время. А время, по глубокому убеждению генерала Пюжеева, значило больше, чем полагали люди, отдавшие ему приказ о проведении этой особой операции. На дворе стоял конец марта, а уже к маю — по аналитическим выкладкам генерала Пюжеева Григория Ильича — в составе правительства должны будут произойти такие изменения, после которых нынешние «высшие лица» лишатся всякой возможности отомстить генералу за его обман.