— Помню, еще на Волхове, мы пошли в наступление, — рассказывал на одной из бесед уже немолодой солдат, коммунист Петрищев. — Выскочили мы из окопов и что есть духу бросились вперед. Но, не пробежав и ста метров, все попадали — прямо перед нами оказалась хорошо замаскированная огневая точка, которая открыла по нам бешеный огонь. Командир подает команду: «Вперед!» Но какой тут «Вперед!», когда нельзя головы поднять. Думаю, погибнут зря люди, надо что-то придумать. Подползаю я к командиру и говорю: «Товарищ командир, разрешите мне взорвать эту огневую точку!» Он, конечно, обрадовался, говорит: «Ну хорошо, давай, Петрищев, а мы тебя поддержим». Взял я четыре гранаты-лимонки, одну противотанковую и пополз. Но не прямо, а в обход. Я, конечно, не думал, что мне действительно удастся взорвать ее, но что удастся отвлечь на себя огонь — в этом я был уверен. Оно так и получилось. Хотя я и не поделился своим планом с командиром — некогда было совещаться, но был он у нас парень не промах, сам догадался о моем замысле. Как только я заполз справа и стал пробираться к дзоту, немцы меня заметили и повернули пулемет, а я, укрывшись за небольшим валуном, стал их дразнить: хотя было еще далековато, бросил в них одну гранату, потом вторую. Весь пулеметный расчет переключился полностью на меня. Стали швырять в меня гранаты, даже перебрасывали их через меня, ведь у них гранаты на деревянных ручках, их можно дальше швырять. Да что там немецкая граната? — Один хлопок. Командир видит, что я завязал «игру» с немцами, и как бросит свою группу вперед! Тут, смотрю, немцы засуетились, на меня уже не обращают внимания. Я схватился, в два прыжка оказался у огневой и как дал туда противотанковую гранату, так она и захлебнулась.
— Вот видите, товарищи, как надо действовать в бою, — поддержал я Петрищева. — Каждый солдат, а тем более коммунист и комсомолец, должен думать, как лучше выполнить задачу.
— А вы не боялись, что вас одного убьют — и только? — спросил у Петрищева молодой солдат.
— Ну, как не боялся? Но я боялся больше, что мы все могли погибнуть, так и не выполнив задачи. Потому и решил, что лучше я погибну один, зато остальные выживут и смогут выполнить боевую задачу. Но вот так случилось, что погибло всего четверо и с десяток получили ранения, а я вот совсем остался невредим, и свою задачу мы все-таки выполнили.
Так проходили у нас беседа за беседой до самого начала наступления. Политработники полков и дивизий, парторги и комсорги подразделений — все были заняты подготовкой предстоящего наступления.
Как-то, получив командировку, я прибыл в одну из новых дивизий. Сразу явился в штаб и поинтересовался, где найти начальника политотдела дивизии.
— А вон в лесу, в палатке, — указали мне.
Откинув полу, прикрывавшую вход, я вошел в палатку, разумеется, без стука. За походным столиком, заваленным бумагами, сидел солидный подполковник. Кроме раскладушки и двух складных стульев, в палатке ничего не было. Сверху через открытое отверстие падал ровный свет. Не подняв головы, подполковник продолжал сосредоточенно работать.
— Здравия же... — начал я.
— Ты какими судьбами здесь?! — вскочив со стула, ко мне подбежал Петр Ильич Вашура.
— А вот какими, — показал я свою командировку.
Обрадованные неожиданной встречей, мы схватились за руки, засыпая друг другу вопросами.
Больше двух лет мы не виделись и ничего не слыхали друг о друге — и вот встреча. Долго мы говорили, вспоминая первые дни войны, и нам казалось, что все это было так давно. Некоторых близких тогда товарищей мы уже не могли вспомнить — назвав имя, не могли вспомнить фамилию или, припомнив фамилию, забывали, кем он служил. За три истекшие года войны перед нами прошли огромные массы людей, что изрядно попутало и слишком переполнило наши мозговые «ящички», и что-то уходило из памяти. Петр Ильич спросил:
— Где же теперь наша родная 310-я?
— Говорят, после ликвидации Волховского фронта маршал Мерецков забрал ее с собой, на Карельский фронт.
— Да, хорошая была, боевая дивизия, — сказал Вашура.
Вечером, еще засветло, мы с Петром Ильичом побывали на передовой.
Наша линия обороны протянулась по правому берегу маленькой речушки с трудно написуемым и еще более трудно выговариваемым названием — Эмайыги! Речушка эта брала свое начало среди множества холмов и лесопокрытых возвышенностей: по ущельям и впадинам стекали многочисленные родники и ручейки и на дне широкой балки соединялись в единое русло, узкое и глубокое, с сильным течением; увидев эту маленькую бегунью, кто бы мог подумать, что возле Тарту, всего через несколько десятков километров, она выглядит уже довольно внушительной водной артерией. Но ведь так же начинается среди Валдайских высот и великая русская река Волга.