Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи

В этом случае последние надежды рядовых подданных на решение частных проблем связываются с волевым решением главы государства. Как следствие – вера в «доброго царя» и развитие такого эпистолярного жанра, как «письма во власть» (предтечами которых можно считать старинные челобитные). Хотя сами чиновники Министерства императорского двора отмечали, что в ряде случаев психическое состояние авторов подобных эпистол вызывало подозрения, письма, стихотворные панегирики, поступавшие от простого народа, были распространенным явлением. В них нередко происходило отождествление отечества и государя. Один из панегиристов писал в своем стихотворении в адрес Александра III: «Отчизна наша там, где ты изволишь быть, / Россия – это ты, Державный повелитель! / Мы от тебя ее не можем отделить…»[93] Неспособность отделять верховную власть от отечества является признаком «зоологического патриотизма», в основе которого лежит идея о непогрешимости государя. В консервативных кругах разделение этих понятий вызывало тревогу по поводу чрезмерной самостоятельности гражданского общества и определенных издержек демократизации.

В свое время в некрологе И. С. Аксакову К. П. Победоносцев назвал его истинным русским патриотом. Однако отношение к власти Аксакова и Победоносцева различалось достаточно сильно. Победоносцев критиковал славянофилов за то, что они, в угоду либерализму, ценят общественное мнение. Обер-прокурор считал демократические институты порождением «века толп», полагая, что система выборов плодит демагогов и манипуляторов, демонстрируя при этом хорошее знание тезисов Г. Лебона, который сам считал депутатов парламента одним из видов толпы:

Толпа быстро увлекается общими местами, облеченными в громкие фразы… так образуется единодушие во мнениях, единодушие мнимое, призрачное… Это называется – глас народа;

Масса легко увлекается пустым вдохновением декламации и, под влиянием порыва, часто бессознательного, способна приходить к внезапным решениям, о коих приходится сожалеть при хладнокровном обсуждении дела[94].

Сам обер-прокурор исходил из того, что любая власть от бога – «Несть власть, аще не от Бога»[95], – но при этом считал, что данная богом власть накладывает на властителя нравственную ответственность.

Пугаясь новых понятий, распространенных в леволиберальных и социалистических кругах, Победоносцев писал о том, что «варварские термины „коллективности и солидарности“ заступили священное имя отечества», а место народа заняла людская толпа. Однако абстрактность понятий «народ», «нация» и сложности в определении их интересов заставляли консерваторов искать более прочную терминологическую опору, чему способствовало отождествление отечества с государственной властью. Так, профессор-богослов В. А. Никольский в статье «Христианство, патриотизм и война» отмечал, что патриотическое единение общества может происходить под символами нации, страны и власти, но именно последняя представляет наибольшие основания для патриотизма:

С возникновением и развитием государственной жизни в нации, является новый объект патриотической любви – государственная власть в лице ее высших представителей, как носителей государственной идеи и охранителей государственных целей[96].

О том же писал и Победоносцев, возлагая на себя роль учителя истории, отрицающего творческий потенциал народа:

История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили – от центральной воли государственных людей[97].

Государственная пропаганда патерналистского патриотизма – это не что иное, как попытка власти приватизировать, присвоить себе отечество, сделав и нацию, и народ, и гражданское общество лишь пассивными потребителями навязываемых сверху псевдопатриотических «традиционных ценностей».