Война перед войной

— Слышал, ты в госпиталь угодил с какой-то хворью? — спросил с тревогой в голосе хазареец.

— Все прошло, — ответил Дмитрий и, не желая говорить о своей болезни, поинтересовался, как идет торговля.

— Какая нынче торговля? — махнул рукой хазареец. — Иностранцев распугали. Туристы предпочитают не рисковать, на дорогах неспокойно. Вот только вашими заказами и кормлюсь.

— Уладится все со временем, — предположил Дмитрий. — В моде нынче Восток. Одни хиппи каждый год толпами за афганской экзотикой приезжают…

— Уже не едут. Их бунтарство дальше причесок, одежды и наркотиков не распространяется. Чуть только порохом запахло — всех как ветром сдуло. А искания их духовные и тяга к загадочному Востоку — это, ты правильно заметил, только мода, которая быстро проходит.

— Спасибо за книги, — сказал Дмитрий, достал из сумки подобранные ему в госпиталь томики и положил их на столик. — С удовольствием прочитал бы все, но уже нет времени. Послезавтра уезжаю в Кабул.

— Да, книги, — задумчиво протянул хазареец. Взял томик Джами, поднес его к свету, с трудом пробивавшемуся сквозь запыленное окно, и прочитал

В мире скорби, где правят жестокость и ложь,
Друга преданней книги едва ли найдешь…
Затворись в уголке с ней — забудешь о скуке,
Радость истинных знаний ты с ней обретешь.[23]

Хазареец помолчал, потом спросил:

— В Кандагар еще вернешься?

— Кто знает? Я человек военный. Прикажут, вернусь, но ненадолго: срок командировки в Афганистан истекает через месяц.

— Я, хотя человек и не подневольный, тоже связан по рукам и ногам, — пожаловался хазареец. — Суета и житейские мелочи совсем одолели. Хочу вот в Герат перебраться, поближе к мазару Джами.[24] Но торговля крепко держит здесь. Ее ведь так просто не свернешь: оставить не на кого, а людей, которые только из моих рук хлеб насущный получают, бросить не получается. Жалко, пропадут без работы.

Дмитрию хотелось обнадежить старика, но как это сделать, он не знал и начал издалека:

— Восток нетороплив, но мудр. В этом его притягательность…

— Растеряли мы свою мудрость, — перебил старик. — Нет у меня веры в нынешний Восток. И хорошего ничего уже не жду. Видно, здесь, в Кандагаре, придется доживать свой век, здесь уготованы мне «три локтя савана да пядь земли сырой».[25]

— А я верю в Восток и люблю его, — вырвалось у Дмитрия.

Старик внимательно посмотрел на него поверх очков и вдруг, как бы отодвинув в сторону свои горести, сказал:

— И Восток любит тебя.

Дмитрий не ожидал таких лестных слов и даже несколько опешил — не ослышался ли он. Он не считал себя совсем уж чужим на Востоке, но и своим его пока еще никто не признавал. Но старик повторил:

— Восток любит тебя, сынок.

Старик не пытался льстить ему и не лукавил. Он и сейчас, как и всегда, был искренен. Дмитрий неожиданно для самого себя подался вперед и обнял старого хазарейца.

— Прощай, — сказал тот с грустью.

— Да не уменьшится ваша тень! — ответил Дмитрий, вышел, не оборачиваясь, на улицу и лишь там вытер глаза, будто бы начавшие слезиться от яркого солнца…

Вечером Дмитрий лениво сидел у бассейна на вилле советника авиаполка, потягивая привезенное из Кабула с оказией пиво. Жара еще не спала, и умных мыслей не было. Беседа поэтому текла вяло. Время от времени все лезли в бассейн и подолгу оставались в воде. Теплая она и не освежала. Но это уже была тема для обсуждения за неимением других.

— Надо менять, — предложил Тофик, переводчик советника авиаполка.

— Надо, — согласился переводчик главного Фарид.

— Ну, тогда завтра и зальем, — продолжил тему Евгений, один из недавно прибывших коллег по переводческому цеху.

— Чего тянуть? — поддакнул прилетевший с ним Сергей.

— Уже без меня, — откликнулся на общий разговор Дмитрий, вспомив, что отъезд в Кабул завтра утром, а посиделки вроде как не сами по себе, а тематические — его проводы в столицу.

Роли, независимо от того, был ли особый повод собраться или нет, расписаны, как и всегда: первым оденется Фарид — ему готовить плов, а это дело долгое; потом Тофик, уперев руки в борт бассейна, разом вырвет из воды смуглое, жилистое тело и, накинув на плечо полотенце, направится в свою комнату одеваться.

— Дрова прогорели. Пора закладывать первую партию мяса, — буркнет, шлепая босыми ногами по выложенной камнем садовой дорожке.

Тофик родом из Еревана и, как всякий армянин, знает толк в шашлыке, полагая при этом, и не без оснований, что только он может приготовить мясо на углях правильно. Оно уже нарезано и замариновано особым, только ему известным способом. Даже нанизывать кусочки на шампуры он не доверяет никому, да и вообще уверен, что процесс приготовления шашлыка требует участия только одного человека, естественно, его национальности. Остальным он отводит какие угодно роли: созерцателей, отдыхающих, тостующих и пьющих, просто ценителей его кулинарных изысков, не стесняющихся говорить об этом вслух, только не участников процесса.