Война под терриконами. Донецкий сборник

Однажды после такой сумасшедшей, на износ, бешеной, напряжённой разгрузки-погрузки, совмещённой с ночными боями, когда братва свалилась под тремя ракитами, не влезая в палатки, а ранние тонкие лучики рассвета уже пробивались сквозь густую, мощную гриву старых деревьев, совершенно неожиданно для всех усталым хрипловатым голосом Бурый прочитал несколько строк:

…И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль…
И нет конца! Мелькают вёрсты, кручи…
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…

– Ну ты, Бурый, прямо поэт! Сам сочинил? – не поднимая головы, спросил Дима Бублик.

– Да какой он «сам»? Похоже на Пушкина или на Лермонтова, – вставил кто-то.

– А ты разве, кроме этих двоих, вообще знаешь кого-нибудь ещё? – уже ухмыляясь, поддел того Бублик.

– Да нет же, пацаны! Я это в кино каком-то уже слышал. Вот убей, не помню, – авторитетно заключил Тоха.

– Эх вы! Пушкин! Лермонтов! В кино он слышал! Никакой культуры нет во вверенном вам, товарищ лейтенант, подразделении! – глубокомысленно подвёл итог гаданиям Бурый.

Лёха-комбат шёл со стороны речки, охолонувшись после длинной ночи, и, растирая торс полотенцем, заметил:

– Принимаю ваше замечание, товарищ сержант, и назначаю вас старшим по батарейной библиотеке и культур-мультурному досугу.

– Во попал Бурый! – явно прогнав сон, зашумели батарейцы.

Бурый, продолжая лежать на спине, надвинув козырёк кепки на глаза, спокойно ответил:

– Есть, товарищ командир! Прошу выделить из кассы денег на домино чи нарды с картами и полное собрание сочинений классиков русской литературы. Заведём избу-читальню и курсы учпедгиза, а также кружок художнеі самодіяльністі имени монаха Бертольда Шварца, как в «Двенадцати стульях».

– Зачем нам ещё педгиза? Не нужна нам никакая педгиза! – в шутку возмущаясь, заметил Бублик.

– Учебно-педагогического издания! Вот бестолковщина неотёсанная. Товарищ солдафон, в вашем обществе совершенно невозможно интеллектуальные беседы беседовать, – наигранно, с издёвкой ответил Бурый и снова обратился к комбату: – Ну шо, товарищ комбат, будем нарды с картами покупать?

– Нарды разрешаю, книжки организуем бесплатно, а карты в армии можно только тактические. Поэтому отставить карты! Но лично для тебя купим контурные. Будешь Украину в цвета нашего флага раскрашивать и по почте в Киев отправлять. У тебя там есть знакомые?

– Ага, Порошенко Петро Олексеевич! – ухмыляясь, ответил Бурый.

– Да-а, Бурый, не надо было умничать! Теперь держись! Взвалил общественный хомут! – снова подтрунил чей-то голос со стороны постепенно засыпающих солдат.

И только Седой, который расположился ближе всех к Бурому, продолжая удивляться неожиданно открывшемуся таланту сослуживца, дослышал из его уст последний куплет стихотворения Александра Блока «На поле Куликовом»:

…Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжёл, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!

«Точно. Попал ты, Бурый», – подумал Седой и ушёл в глубокий безмятежный сон.

* * *

Безмятежным сном заснули и Бурый, Дима Бублик и Тоха, Игорёк Шурави и Миша Браконьер, Андрюха Тень и Коля Крылатый, Антон Шон(енко) и Саня Шахтёр, и братья Базь. Под тенью густых ракит спала батарея выгоревших под донбасским солнцем и опалённых войной, пропахших порохом, дымом и крепким табаком, давно не бритых разновозрастных мужчин. Только и остаётся гадать, что могло привидеться каждому из них в персональных снах в то редкое время суток, когда каждый оставался наконец один на один с собой. Только зная довоенную жизнь некоторых, можно было, пусть весьма приблизительно, предположить некоторые содержания…

Бурый был человеком незаурядным, много читающим, помнящим массу стихотворений наизусть, чем пользовался перед неискушённым слушателем, выдавая некоторые четверостишья за плоды собственного поэтического вдохновения. Украинский язык, в отличие от многих земляков-харьковчан, знал поверхностно, хотя любил вставить иногда некоторые слова из мовы, скорее для красочности, чем для полноты выражения мысли. Звали его Валерой, но привычка жить по кличке, начиная с малолетней зоны, не оставила ему выбора в жизни новой, когда Бурый стало не просто позывным, а именем собственным в полном понимании этого слова. Мама и братья остались в Харькове, когда с первыми ополченцами батальона «Оплот» Валера уехал на оборону Славянска и Русского мира под знамёна легендарного Игоря Стрелкова. Собственной семьи у него не было, и на вопрос «почему?» Валера отвечал с юморком:

– В неволе не могу размножаться, а из тридцати пяти годков пятнадцать за решёткой вырезал картины на разных досках.