Война Поппи

Какого хера со мной не так? Поппи? Из всех людей. Я просто потерял контроль. Мой разум был поглощен гребаными воспоминаниями о войне, и тогда… появилась она, как чертово видение. На секунду все, чего мне хотелось, — это утонуть в ее теплоте, вспомнить, каково это — погрузиться в сияние, которое от нее исходит. Она так красива и хороша, и, черт. Она принадлежит Коннору. Всегда была и будет. Коннора.

Не стоило ее целовать, но мне понравилось. Она сделала так, чтобы все это исчезло: ненависть и гнев, и борьба в моей голове. В ту секунду, когда мои губы коснулись ее губ, не существовало ничего, кроме тишины, а мой мозг не смог заткнуться после того, как взорвалась бомба. Тот единственный поцелуй стал миром посреди войны, и это меня пугает. Чувство вины пожирает меня, разъедая желудок, пока я не начинаю чувствовать себя физически больным. Я сделал много плохого в своей жизни, но вдова моего лучшего друга… это дерьмо обеспечит мне особое место во внутреннем кругу ада.

* * *

Я протискиваюсь сквозь толпу зрителей, все внимание которых направлено на бой Киана. Люди поворачиваются, бросают на меня недовольные взгляды, а затем понимают, кто я такой, и тогда они уже не могут убраться с моего пути побыстрее. В дальней стороне подвала есть пожарный выход. Я распахиваю дверь и взбираюсь по короткой лестнице, ведущей в переулок позади паба. Снаружи воздух холодный, и я делаю глубокий вдох, чтобы прояснить разум.

Искра света попадает в поле моего зрения. Сквозь тень я наблюдаю, как в тени Финн, прислонившись к стене переулка, закрывает ладонью пламя зажигалки. Не говоря ни слова, он протягивает мне пачку сигарет. Я беру одну сигарету, и он подносит к ней зажигалку. Густой дым задерживается в моих легких, и я медленно выдыхаю его, позволяя ему скользить мимо моих губ.

— Ты сбиваешься, — тихо говорит Финн

Я вздыхаю и присоединяюсь к нему, вставая у стены. Когда он на ринге, то дерется как животное, но вне ринга он похож на призрака. Держится всегда позади. Тот, о ком ты быстро забываешь, но он все слышит и видит. Он не говорит много, но когда он это делает, все его слушают, и для меня его присутствие — это комфортная тишина.

— Просто выдалась пара трудных недель, — я снова делаю затяжку.

Он пожимает плечами, бросает сигарету на землю и наступает на нее.

— Будь осторожен, друг. Если ты начнешь гореть, стоя слишком близко к ней, она обожжется.

Я киваю.

Я знаю. Я знаю все это слишком хорошо. Он уходит, закрывая за собой дверь. У него есть эта привычка погрузить человека в какую-то мысль, а потом уйти, оставляя в размышлениях. Я снова и снова вспоминаю обиженное выражение лица Поппи. И это не первый раз, когда я так смотрю на ее лицо. Я чертов придурок.

* * *

Идет дождь. С карниза струится вода, а я задерживаюсь у двери с ключом в руке. Всю дорогу домой я пытался придумать, что ей сказать, но ни хрена не смог. Я вдыхаю, вставляю ключ в замочную скважину и готовлюсь. Но когда я открываю дверь, меня встречает тьма.

— Посс? — Ответа нет. Ее здесь нет.

Я включаю свет, иду прямо на кухню и беру бутылку виски. Я замираю, глядя на золотисто-коричневую жидкость, и на мгновение чувствую вину — вину за то, что я не лучше этого. Но я просто не такой, как она думает обо мне, и нет смысла притворяться, что это не так. Я открываю крышку и прижимаю бутылку к губам, справляясь с третью бутылки за несколько глотков. Оцепенение, бесчувствие… это то, за чем я постоянно гоняюсь, и Поппи — она делает все вокруг ярким и блестящим. А я не хочу этого. Так что я продолжаю пить.

К тому времени, когда замок на входной двери щелкает, я уже на три четверти прикончил бутылку. Дождь стучит в окна, и грохочет гром, будто весь мир злится на меня.

Поппи входит в комнату, ее длинные каштановые волосы намокли и свисают на лицо. На ней нет ни одной сухой нитки. Она бросает на меня короткий взгляд, прежде чем вернуться в спальню, на ходу ударяясь о стену. Блять, она пьяна.

Несколько минут спустя она, спотыкаясь, бредет по коридору в одной из моих старых потрёпанных футболок с надписью «Нирвана», которая доходит ей до середины бедра. Мой взгляд скользит по ее голым ногам, и я вздыхаю, пытаясь отогнать мысли, проносящиеся у меня в голове. Тот поцелуй. Это все равно, что сорвать пластырь. Я не целовал Поппи почти десять лет, с тех пор как мне исполнилось семнадцать. Я заблокировал все эти переживания, засунул все свои романтические чувства к ней поглубже, надеясь, что они никогда не вырвутся наружу, ведь я не мог причинить Коннору такую боль. И я ненавидел себя за то, что она ответила на это взаимностью, даже если изначально этого не должно было быть. Но теперь… один поцелуй — и все вернулось. Только на этот раз болезненнее на целую бесконечность, потому что это ощущение было омрачено чувством вины,

Она плюхается на диван, хватает пульт от телевизора и врубает его, переключая каналы. Я просто смотрю на нее, пытаясь что-то сказать, но вместо этого я опрокидываю бутылку.