Война с аксиомой

Она пошла в школу, взяла новые программы. Ведь она училась во времена бригадного метода, и, несмотря на всю страсть к учебе, в ее образовании было много прорех.

С шести утра она занималась, а ночью снова училась.

А через несколько месяцев, взяв отпуск, она тайно от всех поехала в Москву поступать на биофак в университет.

Экзамены она выдержала.

Тогда она вернулась в Касимов и подала заявление об уходе. Главный бухгалтер назвал ее одержимой и расплакался. Для него ничего не было дороже его бухгалтерского дела, и он так любовно готовил себе замену…

Татьяна Николаевна раздарила все вещи, сдала квартиру и с одним чемоданчиком уехала, счастливая, в Москву. Уехала начинать новую жизнь.

Было ей тогда двадцать девять лет.

Глава 4 ТЕАТР И КОСТЯ ШАФАРЕНКО

Как-то Татьяна Николаевна спросила меня:

— Вы любите литературу?

Я усмехнулась.

— А искусство?

Тон ее был пронизан не издевкой, а доброжелательным любопытством.

— Люблю, конечно.

Она нахмурилась. Я улыбнулась.

Очень комичен был контраст ее бантиков, морщин и сдвинутых бровей, под которыми близоруко моргали добрые глаза.

— Тогда как вы смеете писать такие воспитательные планы? — Она брезгливо, двумя пальцами открыла мою тетрадку и прочла: — «Культпоход в кино. Лыжная вылазка. Посещение выставки достижений народного хозяйства нашей области…» Вы, собственно, кто? Культурник, физкультурник? Учитель словесности называется! Ведь вы обязаны воспитывать литературой, искусством… — и сразу осеклась виновато, увидя мою растерянность. — Или я, старая дура, не то говорю?

А я вдруг вспоминала, что и Анна Ивановна, моя любимая «врагиня», интересовалась во внеклассной работе лишь тем, что имело отношение к ее математике. И как-то равнодушно относилась и к школьному хору, в котором обязаны были принимать участие все старшие классы, и к стенгазете, и к читательским конференциям…

Я посмотрела на Татьяну Николаевну. И вдруг она улыбнулась и подмигнула мне лихо, как мальчишка.

После этого разговора я повела свой класс срочно в театр, в ТЮЗ, на «Недоросля».

Места мы достали на самом верху. Спектакль этот я видела несколько раз, и особого интереса у меня он не вызвал. Зато мои восемнадцать учеников сидели как завороженные.

В первом же антракте оказалось, что в театре они бывали редко, увлекаясь кинокартинами и телевизионными передачами. И хотя содержание им было знакомо, хотя те, кто обладали хорошей памятью, могли даже предугадывать отдельные реплики, интерес их не угасал до самого конца. И всю дорогу домой они трещали в трамвае, вспоминая новые и новые подробности спектакля.

— А что, если пригласить актеров к нам в класс, на обсуждение? — спросила я.

— Да разве они поедут?

— И без нас дел у них хватает…

Может быть, именно этот скепсис заставил меня на другой день поехать в театр и найти комсорга. Я честно рассказала все обстоятельства нашего дела, только чуть-чуть «спекульнув» на специфике нашего района: школа новая, собраны трудные ученики со всего района, класс у меня буйный, на доброе отношение взрослых не надеются, а спектакль им отчаянно понравился…

И через два дня я сказала ребятам:

— Сегодня после пятого урока не расходитесь. К вам приедут актеры из ТЮЗа, которые играли в спектакле «Недоросль».

Гамма самых неожиданных выражений на их лицах доставила мне истинное удовольствие.

На перемене мои дети понеслись в туалеты наводить красоту. Шафаренко почти похудел от усердия. Он лично, с двумя доверенными, молниеносно помыл пол (девчонок не допустил: «Да разве они сумеют, девчонки!»), классную доску (правда, надраивали ее девочки). И когда через полчаса, встретив актеров, я привела их в наш класс, оказалось, что Шафаренко достал явно из-под земли три вполне приличных кресла. На столе же красовался огромный букет астр, только не в вазе, а в ведре.

Если говорить честно, обсуждения спектакля не получилось. Ребята отмалчивались и восторженно разглядывали актеров. Правда, молодые актеры весело и непринужденно вспоминали свои детские похождения. Рассказали, как через самодеятельность пришли в театр. И на прощание посоветовали ребятам самим поставить какую-нибудь пьесу.

В результате я получила нагоняй от Марии Семеновны:

— Что за партизанщина! Почему ты только о своем драгоценном классе думаешь? Можно было провести мероприятие для всей школы!

Я неделю сидела в библиотеке, подбирая пьесу для постановки, пока не нашла «Юность отцов» Горбатова. И даже не подозревала, что благодаря этой пьесе я завоюю любовь, уважение, а потом и ненависть Кости Шафаренко.

Этот мальчик доставил мне больше всего переживаний за все годы работы в школе. Вероятно, потому, что к нему я всерьез привязалась. Я даже втайне восхищалась им. Испытывала благодарность. Не знаю, как бы я справилась без него тогда с многочисленными обязанностями классного руководителя.

С первого урока меня поразило его лицо — сухое, жесткое, даже желчное. И очень холодные, прозрачные глаза. Одет он бывал в застиранные, но выглаженные рубашки и в мешковатые штаны цвета «смерть прачкам».