Война с аксиомой

— И когда ты за честь школы болеть начнешь? У нас спортсменов раз, два — и обчелся. Их любой директор переманит. Соображаешь?

Она смотрела на меня своими наивными серыми глазами.

На следующий день после уроков я попросила Сапогова и Политыко задержаться.

— Мне не нравится ваше поведение, — сказала я холодно.

— Да? — пропел Политыко, опуская ресницы.

— Вы обособлены от класса, от ребят.

— Мы не можем разорваться! — Он вскинул голову.

— Марина Владимировна! Поймите раз и навсегда, — терпеливо сказал Сапогов, — мы пришли в вашу школу, чтобы больше времени уделять спорту. От этого и школе почет.

— А в игрушки играть у нас нет времени, — перебил Политыко.

— Значит, комсомольская работа — игрушки?!

— А разве комсомолу не почет, если спортивное первенство держат комсомольцы? — Сапогов говорил с тяжеловесной убежденностью.

— Да и Марь Семенна нам что угодно разрешила… — снова влез Политыко.

Лица их были чуточку снисходительны. Они явно надеялись, что я не буду им докучать.

Вначале они ушли с одного урока, потом с двух, потом их не было целый день. Они отпрашивались и у меня и у Марии Семеновны, часто приносили справки из дому или от врача.

Пропускали они по-разному. Политыко всегда искал лазейку. Глаза его становились ультрачестными, он соглашался с каждым моим словом, кивал головой…

Сапогов подходил к делу прямо:

— Мне надо уйти с третьего урока.

— Зачем?

— Дело есть.

— Какое, можно полюбопытствовать?

— Вы хотите, чтоб я соврал? Раз не говорю, значит, не могу.

Я не сразу поняла, чем грозят их прогулы.

Сначала мои ребята возмущались, а со временем стали завидовать, дальше — подражать. На все упреки резонно отвечали:

— А чего, им можно?

Я пошла к Марии Семеновне.

— Почему можно пропускать Политыко и Сапогову?

— У них уважительные причины.

— Врут!

— А доказательства?.. — Она зевнула.

— Ребята говорят.

— Завидуют! Мы гордиться должны такими спортсменами! Меня вчера познакомили с немецкой спортивной делегацией и представили: директор школы Сапогова и Политыко.

— Подумаешь, честь!

— Честь не честь, а приятно. И полезно, между нами говоря. Теперь нам обязательно скоро ремонт сделают. Вдруг еще иностранцы заявятся…

И по-прежнему на мой стол регулярно ложились справки и прогулы продолжались.

Чаще всего в справке Политыко было написано крупным почерком: «Мой сын Гена пролежал три дня дома по причине болезни живота (или головы, или горла). Родительница Политыко».

И наконец я потребовала, чтобы ко мне пришла его мать.

На другой день в школе ко мне подошла высокая полная женщина в черном пальто, отделанном белым песцом.

— Я родительница Политыко. — Она откинула белую пуховую шаль с головы.

Политыко был похож на мать, только лицо его казалось ярче, отчетливей. Она не привлекала сразу внимания, но миловидное лицо ее было умело подкрашено, а усталые глаза с фарфоровыми белками блестели. Она все время покусывала губы и дышала с одышкой, как сердечница.

— Мне Гена передал. Я сочла долгом не заставлять вас ждать. Что он натворил?

Улыбнулась. Улыбка у нее была умная, открытая.

— Простите, Марина Владимировна, что мы раньше не познакомились, но я так замоталась. Муж в отпуску, никуда не уехал, целые дни морочит голову. Да, что с Геной?

— Он бы мог учиться отлично. — Обычно это вызывало интерес в матерях, но здесь я ошиблась. — А он много пропускает уроков.

— Марина Владимировна, милая! Какое теперь значение имеют отметки? Уверяю вас, с первым разрядом по волейболу он всюду пройдет раньше любого отличника. Разве лучше было бы, если б он девочками увлекался?

— Гена и так высокомерен, а если он не будет подчиняться школьному режиму, у него испортятся отношения с классом…

— Знаете, дорогая, — она виновато улыбнулась, — я очень спешу! Вы наладьте там, в классе… а мы вас от благодарим… Умные люди всегда найдут общий язык. Вы меня понимаете?

Я отчаянно покраснела, даже волосам стало жарко.

— Ну, извините. Я не думала, что вы такой ребенок.

Я долго провожала глазами ее уверенную неторопливую фигуру. И мне впервые стало жалко Политыко.

Политыко теперь меньше прогуливал, но зато начал чаще уходить Сапогов; они точно сговорились играть у меня на нервах по очереди.

Пришлось идти к нему домой.

Крошечная круглая женщина встретила меня очень словоохотливо.

— Садитесь, садитесь, барышня дорогая! Извиняюсь, что в школу не ходила, — сил нет. Руки после работы отваливаются — уборщица я в клубе здесь… — Она прямо лучилась материнской гордостью. — Да и сынок у меня такой — грех жаловаться. Сам директор клуба сказал мне: честь тебе, Никоновна, что одна такого сына подняла. Муж-то как ушел в войну, так и не вернулся. Двух сынов отправила — тоже похоронки…

Я огляделась.

Маленькая полуподвальная комнатка казалась светлой из-за свежей побелки. Белая кровать с подзором, четырехугольный стол, на нем белая вышитая скатерть. В углу громоздилась этажерка, заваленная какими-то книгами.

— Ну, а как в школе — не балует Сашок?

— Он хорошо себя ведет и учится неплохо: он же серьезный, — невольно сказала я, загипнотизированная ее пламенным желанием похвалы сыну.

— Ох и серьезный, правда, и сам себя одевает.

— Да?