Война с Ганнибалом

Пожар продолжался весь день и всю ночь, и не было никаких сомнений это не случайность, а дело рук злоумышленников. С согласия и одобрения сената консул Марцелл объявил, что всякий, кто откроет виновников, получит награду: свободным он обещал деньги, рабам – свободу. Раб капуанского семейства Калавиев тут же донес на своих господ и еще на пятерых кампанцев, чьих отцов обезглавил Квинт Фульвий. По словам доносчика, они готовились и к новым поджогам. Эти люди были немедленно» арестованы вместе со своими рабами. Сперва они всё отрицали, ссылаясь на то, что донос сделан из мести: раба, дескать, накануне высекли, и он бежал. Но когда на Форуме доносчик обличил их прямо в лицо, а рабов принялись пытать у них на глазах, они сознались. И хозяева, и рабы – соучастники преступления – были казнены; доносчик получил свободу и двадцать тысяч ассов.

Между тем консул Валерий вернулся в Италию. Когда он проезжал через Капую, его окружила толпа и со слезами молила отпустить их послов в Рим, иначе Квинт Фульвий истребит и самую память о кампанском народе. Квинт Фульвий Флакк заявил консулу, что как частное лицо он никакого зла против кампанцев не держит, но как римский наместник он преследует их и будет преследовать без всякой пощады, пока не переменятся их чувства к Риму, потому что во всем мире нет у римского народа врага более заклятого, злобного и ожесточенного, нежели кампанцы.

– Поэтому, – продолжал Фульвий, – я буду держать их взаперти. Стоит им вырваться – и они, точно дикие звери, будут рыскать в полях, убивая всякого встречного. Знаешь ли ты, что выходцы и беглецы из Капуи пытались сжечь дотла Рим? Следы их злодеяния ты скоро увидишь на Форуме. Я считаю, что кампанцев нельзя впускать в столицу ни под каким видом.

Консул все же убедил Фульвия взять с послов клятву, что они вернутся не позже чем на пятый день после того, как выслушают ответ сената, и забрал их с собою. В окрестностях Рима навстречу ему вышли еще сицилийцы, и теперь Валерий казался живым образом скорби о двух погибших городах и живым укором тем, кто их погубил.

Тяжба побежденных с победителем.

Впрочем, сенат не пожелал слушать послов, прежде чем консулы не доложат о положении дел в государстве и на театрах войны. После этого доклада сенат постановил несколько сократить численность войск, уволив старых воинов, которые выслужили полный срок[70]. Консулам предложили поделить меж собою провинции, так чтобы один остался в Италии и продолжал борьбу с Ганнибалом, а другой управлял Сицилией и начальствовал над флотом. Бросили жребий, и Сицилия с флотом выпала Марцеллу, Италия – Валерию. Когда консулы метали жребий, сицилийские послы стояли подле них, с величайшею тревогою ожидая результата. Когда же результат был объявлен, они заплакали и заголосили так отчаянно, словно Сиракузы были взяты еще раз. Переодевшись в траурное платье, они пошли по домам сенаторов и везде повторяли:

– Мы не только покинем свои города, но вообще убежим из Сицилии, если туда возвращается Марцелл! Он и прежде, безо всякой нашей вины, был беспощаден и неумолим, каков же будет теперь, после того как мы на него жаловались? Уж лучше бы спалили наш остров огни Этны или проглотила морская пучина!

Об этих сетованиях вскоре заговорили повсюду – то ли из сострадания к сицилийцам, то ли из зависти к славе Марцелла, а вернее – по обеим причинам разом. Отголоски подобных разговоров слышались и в сенате: от консулов потребовали, чтобы они сами просили сенат переменить им провинции. Марцелл отвечал, что, если бы сицилийцы уже высказались, он бы на перемену не согласился, но, чтобы никто не мог утверждать, будто сицилийцам закрыл рот страх перед будущим их наместником, он согласен обменяться с товарищем, если и тот, в свою очередь, не против. Так произошел этот обмен, бесспорно предрешенный судьбою, увлекавшею Марцелла навстречу Ганнибалу. Он был первым полководцем, который после беспрерывных и самых кровавых поражений римлян выиграл битву у Ганнибала, и ему предстояло стать последним из римских вождей, который прибавил славы пунийцу своей гибелью.

Наконец сицилийцы были допущены в сенат, и глава их, вспомнив для начала Гиерона и его верность, сказал так: