Война с самим собой

Вторичной функцией эго является необходимость как удовлетворения, так и подавления инстинктивных потребностей личности, причем не только на внешнем, но и на внутреннем уровне сознания. То есть эго приходится иметь дело не только с чувством голода и проблемами, связанными с поисками пищи, но и с возможностью того, что найденное может оказаться несъедобным. Таким образом, в непрестанной борьбе по сглаживанию противоречий между инстинктами, совестью и реальностью эго идентифицирует некоторые объекты действительности как непреодолимые. В частности, инстинкты хотя и частично, но относятся к таковым. Как уже говорилось, с совестью можно пойти на сделку. Соответственно, эго ищет возможность упрощения своей задачи и идет по пути наименьшего сопротивления и уменьшения страданий.

И все же иногда потребности сознания [укоры совести] настолько болезненны и неумолимы, что устоять против них не представляется возможным. Относительная сила сознания, равно как и степень, до которой возможно пойти на компромисс с собственной совестью, индивидуальна и зависит как от конкретных обстоятельств, так и от особенностей личности. Например, у меланхоликов, о которых шла речь на предыдущих страницах, составляющая сознания становится доминирующей. Английский психиатр Глоувер определил это заболевание как «хроническую гиперплазию суперэго (сознания)». В этом смысле совесть вступает в противоречие как с общественными стереотипами, так и с точкой зрения психиатров. Принято считать, что совестливые люди обладают сильным характером, достойным восхищения. Поэтому неудивительно, что люди приходят в состояние шока и недоумевают, когда узнают о том, что психиатры считают подобные проявления личностных качеств невротическим отклонением и рассматривают совесть как некоего злого гения.

- Как же так? – спрашивают они, и мы отвечаем:

- Такой взгляд на вещи возможен вследствие того, что совесть становится безжалостным угнетателем личности, которая и без того далека от психической стабильности. Нет слов – под ее «руководством» осуществляются многие благородные дела, но само внутреннее усилие (граничащее с насилием) приводит к тому, что человек, совершающий поступки, лишается всякого удовольствия от их результатов.

- И что же вы предлагаете? – продолжают свой допрос дилетанты. – Хотите, чтобы человек совсем потерял совесть? Не является ли ваше заявление призывом к тому, чтобы люди стали бессовестными?

- Ничего подобного, — отвечаем мы. — Во-первых, совесть — качество, полностью не устранимое. В лучшем случае человек, почувствовав несправедливость возлагающейся на него вины, может смягчить ее укоры. Во-вторых, в том смысле, в котором мы рассматриваем понятие «совесть», она может быть обуздана и замещена интеллектом. Рассудочность, в лучшем смысле этого слова, отнюдь не противоречит этическим нормам. Так, человек воздерживается от убийства не только и не столько потому, что боится укоров совести; во всяком случае, это не является доминирующим фактором. Основными мотивами в данном случае являются гуманистические качества, наряду с которыми можно особо отметить присущее цивилизованному человеку умение владеть собой. И наконец, нельзя не сказать о том, что большая часть преступлений совершается по воле извращенного сознания, то есть сознательной жестокости и искаженной интерпретации добра и зла. Можно привести немало исторических примеров подобной свирепости разума: «Мать Хлопка», Джон Браун Торквемада¹,

[1]По-видимому, автор имеет в виду главу испанской инквизиции Томаса Торквемаду (1420-1480). -Примеч. пер.

«Кровавая Мэри» и пр.

Еще одной особенностью является следующая закономерность. Чувство вины может появляться не только вследствие прямой агрессии. Деструктивный импульс на подсознательном уровне равнозначен фактическому проявлению зла, так как обрекает эго на наказание. Во время исповеди католики обязаны рассказывать о таких помышлениях, ибо церковь трактует их, как «мысли — порождения зла».

Этот феномен очень точно описал Ф. М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы». Дмитрий, не имевший отношения к убийству своего отца, тем не менее охотно соглашается с решением суда. Более того, он настаивает на применении к нему суровой кары. Герой не только не предпринимает попытки избежать приговора, но дает такие показания, которые превращают для него процесс в настоящее аутодафе, и суд приговаривает его к пожизненным каторжным работам. Его брат Иван сходит с ума и в раздражении заявляет суду о неправомочности любого вердикта, так как, по его словам, все сидящие в зале так же виновны в случившемся, как Дмитрий. «Убили отца, а притворяются, что испугались, — проскрежетал он со злостным презрением. — Друг перед другом кривляются. Лгуны! Все желают смерти отца». Но Дмитрий, который в действительности помышлял о смерти отца и даже планировал убийство, столь живо ощущает свою вину, как будто в действительности осуществил задуманное.