Война с вирусом Эбола

В начале июля Стивен Гаер с другим участником группы Сабети полетел в Сьерра-Леоне. Они доставили в больницу Кенема лабораторное оборудование, необходимое для работы в условиях вспышки лихорадки Эбола. Увиденное огорчило Гаера. Среди местного населения царила паника. Больных и умирающих везли из окрестных деревень в Кенема. Палата Ласса, превращенная в палату для больных лихорадкой Эбола, была переполнена. К тому времени открыли другую палату, большое белое здание с пластиковыми стенами и крышей. Она также была полна больными лихорадкой Эбола. Ее оборудовали прозрачным пластиковым окном, которое позволяло больным видеть близких, пришедших их навестить и у которого постоянно толпились посетители. Гаер вспоминает крики радости и удивления, когда больной подходил к окну и его близкие видели, что он жив и может ходить, а также горестные восклицания, когда пришедшие узнавали о смерти близкого. Некоторые в толпе молчали, подавленные видом белого здания и персонала в костюмах, похожих на космические скафандры. В этой части света не всякий верит в истинность инфекционной теории, в существование микроскопических возбудителей заболеваний. С какой это стати врачи не позволяют людям прикасаться к умершим близким во время похорон? Здесь многие не доверяют правительству, зато верят в духовные причины возникновения заболеваний.

Хумар Хан работал в отделении, куда помещали заболевших лихорадкой Эбола. Выходя оттуда, он снимал защитный костюм, и Гаеру казалось, что врач измотан и напряжен. Хан регулярно встречался с работниками, прибывшими в рамках программы международной помощи, без конца звонил по сотовому телефону представителям Всемирной организации здравоохранения и чиновникам Сьерра-Леоне, умолял помочь, выделить ресурсы. Звонил он и членам своей семьи — у него было девять братьев и сестер, некоторые из них находились в США. Тогда его родители жили в городе Лунги, неподалеку от столицы, Фритауна. Хан говорил с Пардис Сабети, планировал через несколько месяцев присоединиться к ее группе. Он был очарован геномикой и интересовался ходом секвенирования генома вируса Эбола. Как говорила мне Сабети, бюрократические проволочки во время вспышки вызывали у Хана негодование, он возвращался в палату к больным лихорадкой Эбола, как будто там искал спасения от огорчительных новостей. В защитном костюме он, казалось, успокаивался.

Хан почти десять лет возглавлял программу по лихорадке Ласса. В 2004 году его предшественник на этом посту Аниру Контех случайно укололся иглой, загрязненной кровью беременной женщины, больной лихорадкой Ласса. Контех умер через двенадцать дней в окружении своих сотрудниц-медсестер. Несколько месяцев правительство не могло найти ни одного врача, который пожелал бы возглавить эту программу. Хан, только что закончивший тогда интернатуру в Медицинском колледже Сьерра-Леоне, согласился занять эту должность.

Этот скромный, красивый, улыбчивый человек тридцати лет, любивший пошутить, приехал к месту работы на старой помятой машине и взялся за дело. К пациентам он относился с исключительным вниманием.

Однажды один молодой американский врач, по имени Джозеф Феа, тяжело заболел кровавым поносом. Хан навестил Феа в его комнате рядом с католической миссией. Тогда-то Феа заметил, что Хан неподражаем у постели больного. Прописав антибиотики, Хан весело сказал:

— Ну, теперь выздоровеете. — Но, уходя из комнаты, забыл закрыть дверь. Через несколько секунд Феа услышал, как Хан говорит кому-то:

— Парень умирает! Не могу позволить, чтобы у меня тут иностранец умер!

Феа выздоровел, и они с Ханом подружились. Через несколько лет пили пиво в Новом Орлеане, и Феа рассказал, что после первой же их встречи слышал, как Хан сказал, что он умирает.

— Ну, так вы и умирали, — ответил Хан.

— Но мне вы не сказали, — сказал Феа.

Хан рассмеялся.

— А надо было сказать? Вы же были моим пациентом. Можете себе представить?