Война самураев

Вскоре во дворец можно будет наведываться еще чаще — через месяц-другой жена Мунэмори сама должна разрешиться от бремени. «Если родится сын, они с наследным принцем смогут играть вместе, а меня в это время будут приглашать на чай к Такакуре. Если родится девочка, когда-нибудь она, возможно, составит партию маленькому императору — ведь они нередко женятся на родственницах, — и тогда у меня самого, вероятно, будет внук-император».

Так в Нисихатидзё Мунэмори приехал хмельным от тщеславных грез и потребовал, чтобы его немедля отвели к отцу.

Киёмори был удивлен и раздосадован его появлением. Мунэмори отметил, как тот осунулся и поседел с их последней встречи. «Стареет, — сказал он себе. — Немудрено, что Тайра перестали ему подчиняться».

— Мунэмори? Что это значит? Или ты разучился себя вести? Забыл, кто в семье главный?

— Радуйся, отец: у меня для тебя хорошее известие. Твоя дочь — моя сестра — в тягости!

Его усилия были тотчас вознаграждены. Киёмори поднял брови и расплылся в улыбке:

— В тягости? Да это же превосходно! Наконец-то!

И вот уже вся усадьба бурлила, переваривая счастливую новость, а Мунэмори, вокруг которого поднялся этот переполох, купался в лучах радости и умиления, точно шарик из чайных листьев. Киёмори оставил его ужинать, и весь вечер они поднимали чарку за чаркой за здравие каждого члена государевой семьи, не обойдя даже Го-Сиракаву. Поучаствовать в празднестве прибыли и другие Тайра, в том числе младшие братья Мунэмори — Сигэхира и Томомори, вместе с матерью, Нии-но-Амой. Мунэмори не без отрады отметил, что старшего из них, блистательного Сигэмори, среди гостей не было.

Глубоко после заката явился слуга из челяди Мунэмори.

— Господин, вам следует немедленно возвращаться.

— Что? Ступай прочь. Приеду, когда все закончу.

— Простите, что докучаю, господин, но дело не терпит.

— Это жена тебя послала, так?

— Она… то есть да, господин, я прибыл из-за нее. Только тут Мунэмори заметил, что глаза у слуги припухли, а сам он — белее мела.

— Что случилось? Ей нездоровится?

— Будет лучше не обсуждать этого при остальных. Прошу, господин, поезжайте домой, и узнаете сами.

Нии-но-Ама услышала разговор, обернулась и сказала:

— Не будь чурбаном, Мунэмори. Ступай повидайся с женой. Итак, Мунэмори снова забрался в карету, на сей раз в самом дурном расположении духа, и затрясся по ухабам, предвкушая расправу. «Если это очередной каприз, пусть пеняет на себя. Света белого невзвидит! А хотя бы и заболела — надо быть осторожнее!» Колеса и воловьи копыта скрипели по грязной мостовой, навевая глубочайшее уныние.

Когда же наконец повозка перевалила через поперечину ворот, Мунэмори выглянул в оконце. В усадьбе было темно, словно фонарей не зажигали, а изнутри доносился плач. Чувствуя, как сердце сковывает ужас, Мунэмори выскочил из кареты и ринулся в дом — тщетно слуги пытались остановить его, хватая за рукава.

Мунэмори вбежал в опочивальню и увидел там лежащее тело, обернутое в белый шелк с кровавыми пятнами по краям. Вокруг сгрудились плачущие служанки и монахи, выводящие сутры. При появлении хозяина все встрепенулись и посмотрели в его сторону.

Он упал на колени.

— Ч-что здесь случилось?

— Дитя… — простонала одна из женщин сквозь слезы. — Оно пошло слишком рано. Мы пытались помочь, но кровь… было так много крови….

У Мунэмори нахлынули слезы. С комом в горле, еле выдавливая слова, он спросил:

— А ребенок? Что с ребенком? Женщина лишь покачала головой.

— Нет! — закричал Мунэмори и бросился к телу, расталкивая сидящих. Он схватил завернутые в саван плечи жены и встряхнул ее. — Как?! Как ты посмела?! Мы же могли родить императора! — Тут Мунэмори упал ей на грудь и зашелся в рыданиях.

Его обступили слуги, принялись мягко оттаскивать за рукава.

— Господин, так нельзя! Оставьте заботы монахам. Вы ничего не могли поделать. Господин, вас никто не винит. — И Мунэмори дал себя увести в темный зал, где потом долго сидел и рыдал, утирая рукавом слезы. Слуги приносили ему чай и горячие освященные полотенца, чтобы очистить руки от скверны после прикосновения к покойнице. Мунэмори потребовал оставить его одного, что и было исполнено.

Собираясь мало-помалу с мыслями, он задумался над тем, что сказали слуги, — будто ему не в чем себя винить.

— Так ли это? — пробормотал он вслух. И в тот же миг уловил в воздухе запах гари. Подняв глаза, Мунэмори увидел бестелесную тень Син-ина, сидящую напротив него.

— Мунэмори-сан, — произнес призрак с царственным кивком. — О чем плачешь?

— Значит, этого ты хотел? — выкрикнул Мунэмори. — Это и есть та самая жертва, которая ничего мне не стоила?

— Когда мы договаривались, — протянул демон-дух, — твоя жена была для тебя пустым местом.

— Я снова к ней привязался!

— Откуда мне было знать, что так выйдет?

— А ребенок… Зачем ты его отнял? Призрак пожал плечами:

— Что в нем особенного? Заведешь другого.

Мунэмори сплюнул, схватил освященное полотенце и запустил им в Син-ина, но призрак уклонился без труда, так что оно жалкой тряпицей шмякнулось в стену.