Война (сборник)

Пацаны решили, что те поднимутся на соседнюю сопку – она за сигналками метрах в ста – и направо… У них впереди верблюд шёл. Навьюченный. Как они успели его развьючить – никто не понял. А там ДШК… Короче, они двоих наших сразу сняли. Из двенадцати. Первого – начальника заставы прапорщика Черноуса. Он с рацией сидел… И Вилли из Казахстана. Ему живот распороло… он, короче, сначала блевал и просил пить, а потом… А младший сержант Сигиздинов сразу заорал: «В ружьё!» Я-то сначала к командиру рванул. Но Сигиздинов, лось здоровый, меня так пнул, что я минуту в окопе отходил. А рацию сразу разбило… Правда, те, которые на постах стояли, они и без команды стрелять начали. Сигиздинов сказал, чтоб цинки открывали. Потом все за мешки. Ну как по боевому расчёту. Там ниша вырыта и ящик стоит… А я, как назло, до этого штангу делал, руки от тяжести дрожали… Сначала просто стрелял, потом уже целиться начал. А Сигиздинов залёг с пулеметом.

Это, видишь, мы потом ужё русло ручья перекопали, сюда ближе подвели… А тогда он дальше отворачивал, да и начмед не давал воду брать. Оно и впрямь – кто пил – дристал потом. Вот «духи» от него и начали херачить… И нам главное было – их к бочке с питьевой водой не подпустить. Она ниже стояла, чтоб прямо с дороги её заливать. Но бочку не удержали… Этих «пастухов» было сначала около десяти, потом ещё подошли. А к вечеру ещё «духов» пятнадцать. Тогда Фарид погиб. Это когда «духи» гранатомёт вытащили. Из-под дохлого верблюда. Но младший сержант гранатомётчика срезал и после никого не подпускал к гранатомёту. Но вечером ему в голову из ДШК… И тогда они ещё раз пальнули. Никого не задели, но Сурку – Сулиму Таймасханову – в глаз попало. Камнем. Но Сурок всё равно – мужик. Ему свой цинк не достался, так он одиночными… Экономил. «Духов» пять снял, а потом и его… А жара же за тридцать точно. А бочку они раздолбали, и у нас только в бане ведро воды осталось…

С патронами-то легче было, я ж два цинка взял. Ну сначала… Потом тоже стал поджиматься. А когда стемнело, Мухтар – он тоже дембель, как Сигиздинов, – он всех нас пересчитал и патроны разделил. А там и считать-то нечего уж было – с ранеными четверо: Мухтар, Герат, Гусь и я. Как остальные погибли, я не видел. С утра «духи» из-за бочки по-«духовски» кричать стали, что все мусульманы – герои. Ну чтоб не боялись, а русских сдали. То есть меня. Я ж один русский остался. Мухтар, он таджик, он понимал по-«духовски», он перевёл, а потом поднялся и очередь по бабаям всадил. Весь рожок. Герат – ну Гейрат Алиев, из Баку, он после Сигиздинова пулемёт взял. Но тоже уже – одиночными или по два патрона… А потом вертолёт послышался. Гарик Гусейнов, ну который Гусь, – он поднялся, стал руками махать, ну и всё… Очередью его прочертило. А вертолёт пролетел по ту сторону дороги. Бэтээры пришли только к обеду. Капитан Смольников сказал, что они сами в засаду попали. Ну и наши «духи», короче, разбежались. Даже не всех своих дохлых забрали. Штук десять трупов валялось. Так что я сейчас на заставе – старейшина. Лейтенанта и остальных потом уже прислали… «Литер» на ЗБЗ на меня отправил. Но, думаю, контрики не пропустят…[211]

Глинский не заметил, как заснул под жуткий рассказ последнего из прежнего состава заставы. Его такого рода истории уже так не трогали, как в первые дни Афгана. Теперь Борис и сам мог рассказать много страшного – то, свидетелем чему пришлось быть самому, или то, что слышал от других. Он привык и к солдатским историям и уже не очень им удивлялся. Гораздо больше бы Глинский удивился, если бы узнал, что «старейшина» заставы – Олег Шилов, родной брат его Людмилы. Можно сказать – родственник. Но Борис этого не знал, да и не мог знать – он ведь брата Людмилы никогда не видел, даже на фотокарточках. Глинский вообще совсем не интересовался тарусской, так сказать, роднёй. Скорее, он её стыдился, что ли. Если вообще о ней думал.

Нет, теоретически, останься группа Ермакова на заставе подольше – глядишь, может, и признали бы друг друга Борис с Олегом… Но уже ранним утром прилетел вертолёт и забрал группу в Кабул, где Глинский очень быстро забыл белобрысого русского солдата с его невесёлой историей. Откуда ему было знать, что вскоре их жизни снова пересекутся…

Эх, если бы знать заранее, то… Но так не бывает. История не знает сослагательного наклонения…

3

…Проклятый для шурави 1984 год был как раз в самом разгаре, и казалось, он никогда не кончится. Впрочем, эта напряжённость в Афгане отдавалась и в Москве: там в серьёзных кабинетах политический барометр показывал на «сумрачно». Доживал свои дни ныне почти забытый Кучер – недолго «царствовавший» Константин Устинович Черненко. Его сын, Альберт Константинович, ректор новосибирской партшколы, уже полгода безвыездно сидел в Москве. А под ковром у постели умирающего разворачивалась нешуточная борьба не на жизнь, а за власть! В такой борьбе жизнь одного конкретного человека вообще ничего не значила…