Война (сборник)

«А вдруг это никакой не сигнал, вдруг это просто совпадение, а я напридумывал? „Виола“ – известная марка, чёрт его знает, кому финны поставляют этот сыр… Может, «духам» напрямую… А что? Вон сколько моджахеды подарков получили из Дании, от Датского общества помощи беженцам… Почему там, на „даче“, мы не проработали, какие и от кого сюда поступают гостинцы? Почему я раньше не пришёл на эту свалку? Какой я после этого разведчик? Про помойки-то на „даче“ мне говорили… Так, погоди. Хорош пеплом голову посыпать. Финны. Финны – не датчане, они больше от Союза зависят. Они с «духами» тупо так, впрямую хороводиться не станут… А датчане или ещё кто… Зачем им финский сыр посылать? У них свой есть. Они поддержат, так сказать, „отечественного производителя“… И потом, на крышке баба изображена. Блондинка. Для моджахедов это чистый „харам“[252]. Они бы такую поставку не приняли… Или приняли бы? Жрать захочешь – сожрешь и то, где баба нарисована и на чём красный крест стоит… Так это сигнал или нет? Похоже, все-таки сигнал… Сигнал на что? Господи, может, я просто схожу с ума?..» Борис сунул крышечку с блондинкой за пазуху, прошёлся на всякий случай вдоль всей траншеи и, не обнаружив ничего интересного, вернулся к Сироткину. Тот уже почти домыл бочку и вытаскивал её из лужи. Глянув на подошедшего Мастери, бывший ефрейтор удивлённо вскинул брови:

– Ты чего?

– А чего я? – не понял Глинский.

– Ну видуха у тебя… Будто шайтана там на свалке повстречал.

– А… да нет, не шайтана… Там упаковок от жратвы полно, вот в животе и засосало.

Валера понимающе кивнул:

– Насчёт живота… Ты от поноса дашь мне что-нибудь?

Борис сделал вид, что рассердился:

– Да что ты заладил! Сказал же, дам… В крепость вернёмся, и дам… С собой не таскаю.

– Просто срать всё время хочется. Даже больше, чем жрать….

– Хочется-перехочется. Потерпи. В крепость вернёмся, там и… Давай, запрягайся…

Возвращались они заметно быстрее, чем шли на свалку, пустую бочку тащить было легче. Тем не менее продолжить начатый по пути из крепости интересный разговор всё же удалось.

– Слышь, Валера, а остальные наши? В смысле чё-как?

Сироткин словно ждал этого вопроса.

– Ну, Нисмеддин и Исламуддин… В смысле Вася и Валя-переводчик, они, конечно, ссут, но вроде не суки…

– А этот… Мухаммед… как его… Олег, кажется….

– То-то и оно, что кажется… Сам видишь, он здоровый, но ни сказать, ни показать толком ничего не может… Я уж и не знаю, сечёт ли он куда попал и что происходит…

– А остальные?

– А что остальные? «Чёрные», ну эти… Карим и Асадулла – они вообще с левой резьбой. Армян – тот просто мутный. Реально мутный. Карим – он не то чтоб мутный, но ебанутый какой-то. Хуй его знает, что он выкинуть может… А Файзулла, Володя который, – он совсем сломался. Он уже «пластилин». Его ж «овцой» хотели сделать для «духовского» «футбола». Причем два раза, прикинь? Ну и он всё, посыпался…

Глинский в очередной раз удивлённо хмыкнул: таких толковых и в целом совпадающих с его собственными выводами характеристик на наших пленных ему ещё ни от кого слышать не доводилось.

Борис взглянул на долговязого и нескладного ефрейтора другими глазами…

…В крепости он отдал Валере три припрятанных комочка и добавил от себя очень тихо:

– Передай нашим, которые нормальные… Если «духов» рядом нет – называем друг друга русскими именами.

– Угу, – кивнул Валера и умчался «обновлять» помытую бочку, ему, видать, здорово приспичило, удивительно, что он вообще до крепости дотерпел…

После заката, уже в камере, Глинский достал спрятанную сигарету и закурил. Такое он позволял себе не часто, но сегодня… сегодня был особенный день. Борис достал крышку с изображением блондинки и долго разглядывал её в слабом свечении тлеющей сигареты…

В углу на своем матрасе скорчился Абдулла. Глинский чувствовал, что парнишка не спит, и поэтому спросил негромко:

– Курить будешь?

Гафар что-то промычал, что именно – непонятно, ясно было только, что от сигареты он отказывается.

– Ну как знаешь… Больше, парень, мне тебя угостить нечем…

Гафар несколько раз прерывисто вздохнул и тихонечко заплакал. Борис переместился к нему поближе и осторожно начал поглаживать мальчишку по голове. Абдулла сначала дёрнулся, а потом ничего, разжался постепенно. Глинский начал осторожно надавливать пальцами на определенные точки. Мало-помалу всхлипы перешли во вздохи – сначала прерывистые, а потом всё более и более спокойные… Наконец, Гафар уснул. Борис перебрался к себе на матрас и даже не заметил, как сон сморил и его…

Без сновидений, конечно же, не обошлось. И стоит ли удивляться, что «темой дня» (точнее темой ночи) стал этот самый чёртов финский сыр!

Борису приснилось, что он дома, что сидит за столом и собирается намазать на хлеб плавленый сыр. Только собрался коробочку открыть, а сзади голос… до боли знакомый голос: «Погоди, не открывай!»